Волчья сотня

У Бориса испарина выступила на лбу, и тут он почувствовал, как его локоть сжала сильная рука Алымова. Петр стоял рядом и молчал. Вернее, они стояли рядом, они были вместе. Что бы ни случилось, Борис знал, что они вместе. Друзья, почти братья. И Борису полегчало.

Оставшиеся в живых махновцы в ужасе смотрели на кровавые останки своего товарища. Есаул Негода схватил одного из «зеленых» за ворот и, яростно рванув его, как тряпичную куклу, прорычал:

— Видел, погань бандитская! Смотри, хорошенько смотри! Сейчас и тебе так же голову смахнут, если не заговоришь!

Махновец почти потерял сознание от ужаса. Он смотрел совершенно побелевшими глазами то на свирепого есаула, то на обезглавленного своего командира и бормотал еле слышно:

— Все… все скажу, ваше благородие… Все скажу, только не надо, не губите…

— Что, мозгляк, штаны обмочил? — презрительно прошипел есаул. — Говори, сволочь, где ваша бригада и что вы здесь делаете?

— Батька… батька возле Нечаевской… — проговорил побелевший от ужаса пленный, взглядом загипнотизированного кролика глядя в единственный черный ястребиный глаз есаула. — А мы… с разведкой шли… Да к человеку одному наведаться…

— Что за человек? — рыкнул есаул.

— Не… не знаю… Христом-Богом клянусь… Шлыков знал… — пленный указал на обезглавленный труп, — он нас вел… А к кому — не говорил… Христом-Богом клянусь. — Махновец уже не говорил, а почти визжал от ужаса, как свинья, почувствовавшая нож мясника у себя на загривке.

— Ну смотри, мразь бандитская! — Есаул отбросил пленного, как тряпку. — Если что соврал — видел, что с тобой будет!

Генерал Говорков откашлялся и мягко сказал Негоде:

— Ваши методы, есаул, разумеется, действенны, но все же… вот видите, самого ценного свидетеля лишились. Спешите, торопитесь! И поручику, — генерал с усмешкой покосился на бледного как смерть Стаховича, — плохо стало…

— Господину поручику, — презрительно произнес Негода, — надобно пойти проблеваться. И вообще пора привыкать к крови. Война есть война.

— Пойдем-ка, Борис, к батарее, — вполголоса сказал Алымов. — Хватит с нас на сегодня этакого театра.

* * *

Когда они расположились в сторонке от всех и закурили, Борис спросил:

— Как думаешь, правду тот сказал, что шли они к тайному человеку? Не к нашему ли?

— Нет, — подумав, отвечал Алымов, — по всему видно, Махно не знает, что против него мы выступили. Иначе он бы не такую разведку послал. Эти-то уж больно беспечно себя вели, никакого охранения не выставили, сидят себе у костерка, как на пикнике.

— Значит, шли они тут в одно место… — задумчиво бормотал Борис, — допустим, и наш предатель тоже туда должен был как-то попасть… И передать, где мы находимся и какие у нас намерения… И что же теперь предпринять?

Из оврага неподалеку донеслись выстрелы.

— Пленных расстреливают, — констатировал Алымов. — Но кого-то должны оставить.

Оставили самого незаметного. Как выяснилось, он знает эти места, и по всему выходило, что шли они к пасеке, что находилась от места, где стоял отряд, верстах в десяти, как, подумав, сообщил «язык». К пасеке должны они были поспеть к ночи, а потому и устроили дневку в овраге, чтобы скоротать время.

— Штабс-капитан Алымов! — раздался голос полковника Азарова.

— Слушаюсь! — Алымов вскочил и вытянулся, но больная нога предательски подвернулась.

— Примите батарею! — отрывисто приказал Азаров и, видя, что Алымов еле удерживается от вопроса, пояснил: — Я еду с разъездом, вернусь ночью.

Борис мигом вскочил на ноги и крикнул:

— Господин полковник, позвольте мне с вами!

— Извольте, поручик, — нехорошо усмехнулся полковник, — получите боевое крещение.

Борис с Алымовым переглянулись: с чего это полковнику вызываться идти на пасеку, если не для того чтобы передать что-то важное. То есть это он — предатель? Но с другой стороны, совершенно рядом с тем местом находится небезызвестный хутор Ясеньки, где, по утверждению полковника, у него живет сын.

«На месте разберусь, — подумал Борис, — уж я с него глаз не спущу».

Выехали через полчаса, в последний момент упросился еще с ними Саенко. Офицеров, кроме Азарова и Бориса, не было, только семь человек казаков, Саенко да проводник из пленных — немолодой неприметный мужичок, сразу видно, что из крестьян.

— Тебя как звать? — прицепился к нему Саенко.

— Василий Матвеевич, — охотно ответил тот и покосился на Борисова коня. — Хороший коник, славный.

— Тезка твой, — усмехнулся Борис.

— И чего же это тебя, Василий Матвеевич, к Махно-то понесло? — не унимался Саенко.

— А чего будешь делать, когда хату пожгли да жену убили? — Василий спокойно смотрел на дорогу.

— Кто убил — белые?

— Не, атаман один тут… Ну, я отвез мать-старуху к брату, а сам к Махно подался, потому он за крестьянскую волю и чтобы мужика не обижать.

— А что ж, у Махно не грабят и не жгут?

— Может, и жгут, да только батька на них за это сильно ругается. А вот чего ты, мужицкая душа, с господами делаешь — это мне вовсе не понятно, — высказался Василий Матвеевич и по-старушечьи поджал губы.

— Но! — прикрикнул Азаров. — Агитацию отставить тут! До пасеки далеко?