Волчья сотня

– Верст с пяток будет по этой вот дороге, – спокойно ответил Василий.

Азаров сверился с картой, долго глядел на нее, размышляя. Борис заметил, что Саенко как-то странно вертит головой и принюхивается.

– Так я замечаю, ваше благородие, что как будто горелым пахнет. – Его хитрый хохлацкий нос беду чуял задолго.

Проехали еще немного, и теперь уже все почувствовали, как налетевший ветерок принес запах гари.

– Это с Ясенек, в Ясеньках горит, – безапелляционно заявил пленный Василий.

– Едем сейчас туда. – Полковник уже поворачивал игреневого Ахилла.

Казаки переглянулись недоуменно, но повернули за ним.

– Саенко! – шепнул Борис, пригнувшись к шее саенковой кобылы. – С пленного глаз не спускать! Чует мое сердце, вскорости он удрать попробует.

Дымом несло уже основательно. Полковник летел впереди, на лице у него было каменное выражение. Один только Борис знал, зачем они едут в Ясеньки, остальные подчинились приказу. Проскакали небольшую рощицу, поднялись на горку – открылась чистая степь, а внизу полыхал хутор, умело подожженный с двух сторон. Черный дым стлался по степи, и занималась уж высохшая трава. Слышались крики, суетились вокруг пожарища люди. Азаров гикнул по-казачьи и послал своего жеребца вперед. Сумасшедшим галопом ринулись за ним остальные.

«Не дай Бог, чей конь споткнется! – мелькнуло в голове у Бориса. – Костей не соберем…»

За лошадиным топотом не слышно было криков и стонов, но роились вокруг догорающих домов все увеличивающиеся фигурки. Вот отделилась от них одна и бросилась к ним навстречу. Еще несколько минут, и Борис вблизи увидел растрепанную простоволосую старуху. Ее седые космы разметались, подол юбки разорвался, по щеке из глубокой царапины стекала кровь. Прижав руки к груди, она бежала им навстречу из последних сил, пытаясь унять прыгавшее сердце. Азаров с размаху осадил жеребца, чуть не стоптав старуху копытами, и соскочил на землю.

– Батюшка! – хриплым голосом закричала она и повалилась ему в ноги. – Батюшка, Вадим Александрович, горе-то, горе-то какое!

– Что? Что? – спрашивал он прерывающимся голосом.

– Уби-или! – бухнула она сразу. – Убили Андрюшеньку, изверги!

– Где? – глухо спросил Азаров.

– Не ходи, батюшка, не ходи туда, не смотри! – заголосила старуха, сидя на земле.

– Кто такие были? – Казаки уже расспрашивали подошедших мужиков.

– От батьки Чижа люди, – вразнобой заговорили мужики. – Приехали пьяные да тут еще самогону набрались. Один, вишь, привязался к Савелия племяннице, та в крик, Савелий-то давай его урезонивать – девка на выданье, а кто потом замуж возьмет? Да с пьяным-то какой разговор, тот выхватил револьвер да давай палить. По пьяному делу Савелия не убил, а только ранил, зато от крови они озверели. А тут ваш бежит, мычит, смеется. Увидели вашего, давай его дразнить, один запалил факел да давай в лицо ему тыкать. Тот мечется, ревет, Семеновна его отстоять пыталась, так и ей досталось. А после плеснули керосином да факел кинули, дом и занялся.

– А он, сердешный, Андрюшенька-то, как вырвется да в дальний угол забился, стонет там, ко мне не идет. Огонь ближе, дом-то сухой весь был, занялось в минуту, – подала голос старуха. – Сгорел Андрюшенька там, сгорел как свечечка… Батюшка! – заголосила она с новой силой. – Прости ты меня, старую, не уберегла, не заслонила…

Борис посмотрел на Азарова и понял, что значит выражение «черен лицом».

– Где? – спросил он одними губами.

Ему указали на то, что осталось от дома, в котором заживо сгорел его сын. Чадили головешки, летали хлопья черной жирной копоти. Азаров постоял над пепелищем, сжав зубы, не издавая ни звука. Казаки молча недоумевали.

– Давно они ушли? – спросил Борис.

– Да не так чтобы давно, с час всего будет. Вон в тот распадок подались, – показал мужик рукой. – Да двигаются они медленно, потому что телеги у них, добра много награбили…

Азаров молча тронул жеребца.

– Едем!

И началась бешеная скачка. Летели всадники, и конские гривы развевались на ветру. Борисов Васька шел ровным аллюром и все порывался перегнать игреневого Ахилла. Иногда Борис видел профиль полковника Азарова с каменеющими желваками на щеках. Борис полностью отдался скачке, слился со своим жеребцом. Ушли из его памяти город Петербург, полковник Горецкий, революция, даже вечно ноющая рана – потеря сестры – отошла куда-то на второй план. Остались человек и его конь да еще степь – огромная, долго можно скакать…

Бандиты в распадке слишком поздно услышали конский топот, да были они слишком пьяные, чтобы обороняться. Однако они все же залегли за телеги, и казаков встретил нестройный залп из винтовок. Но вихрем налетели казаки, и началась рубка. Борис видел, как упал с криком бандит в барашковой шапке под копыта его жеребца, развернул лошадь и ударил плашмя шашкой по голове парня, что целился в полковника из винтовки. Азаров развернул коня и погнал его за единственным конным, кто пытался удрать. Борис видел, как без труда его Ахилл догнал чужую лошадь, как полковник взмахнул шашкой и рассек бандита чуть не пополам. Испуганная лошадь отпрянула, унося бесчувственное тело.