Волчья сотня

Аграфена Никитична в полной растерянности осталась сидеть на табурете, раздумывая, не напрасно ли она в очередной раз поверила мужчине. Тем временем Саенко, притворив дверь чулана, горячим шепотом обрисовал Варе ситуацию:

– Из депо, считай, только один выход – в Ольховую Балку. Увозят туда под утро, человек по двадцать… Да что я вам рассказываю – вы небось все это лучше меня знаете. Так что надо его сегодня же ночью вызволять. У меня еще одна форма красноармейская припрятана, вам нужно надеть. Одному-то мне они не поверят, за арестованным всегда по двое посылают, а вам после сегодняшнего в своем виде ходить никак нельзя. Волосы у вас недлинные, под шапкой спрячете, сойдете за солдатика молоденького. Главное, помалкивайте, чтобы голосом себя не выдать, я уж сам как-нибудь постараюсь договориться. Одно только худо – Саенко горестно вздохнул, – документ бы найти какой-нито, без документа трудно будет… Да что ж сделаешь, коли нету!

– Есть, – коротко ответила Варя и выложила перед Саенко чистый бланк с круглой страшной печатью «ГубЧК».

Саенко посмотрел на бумагу со смешанным выражением испуга и уважения и перевел взгляд на Варю:

– Ну, Варвара Андреевна, теперь-то что! Теперь мы запросто братца вашего вызволим!

Через полчаса Аграфена Никитична в совершенном изумлении увидела, как из чулана вышли с самым решительным видом бравый кавалер Пантелей Григорьевич и с ним небольшого роста худенький красноармеец с нежным девичьим румянцем во всю щеку.

– Свят, свят, – перекрестилась беззащитная вдовица при виде такого безобразия, но Саенко подмигнул ей и сказал:

– Ожидайте вскорости, Аграфена Никитична, с самыми лучшими для вас известиями!

Аграфена Никитична снова без сил опустилась на табурет и стала ждать.

А Саенко, выйдя на улицу и оглядевшись по сторонам, подошел почему-то к поленнице. Раздвинув поленья, он вытащил две трехлинейные винтовки Мосина. Одну протянул своему юному напарнику, и двое вооруженных красноармейцев направились в сторону депо.

Возле страшного здания депо дремал на часах усатый немолодой солдат. Саенко легонько ткнул его в плечо. Часовой вздрогнул и, чтобы никто не подумал, что он спит на посту, схватился за винтовку и рявкнул:

– Стой, кто идет! Стрелять буду!

– Спишь на посту, дура! – беззлобно ухмыльнулся Саенко. – Не видишь, за арестантом пришли, приказ имеем.

Он помахал перед носом часового бумагой, не давая тому в руки. Впрочем, часовой и не собирался читать приказ по причине неграмотности. Он прислонил винтовку к стене и крикнул в темную железную фортку:

– Эй, крикните товарища Защипу! Тут какие-то за арестантом пришли!

Ворота лязгнули, и на пороге появился матрос в кожанке.

– Ну, что тут у вас? – матрос протянул за бумагой огромную лапу, украшенную татуировкой в виде сабли, разрубающей мерзкую синюю гидру. Саенко неохотно выпустил из рук драгоценный документ. Защипа внимательно оглядел знакомую печать «ГубЧК», увидел подпись товарища Черкиза, которую Варя очень похоже изобразила в чулане Аграфены Никитичны, и, не желая сообщать всяким незначительным личностям о своей малой грамотности, вернул бумагу Саенко, снисходительно разрешив:

– Прочитай сам, а то тут темно, да буквы все какие-то мелкие.

Саенко поднес бумагу поближе к свету и прочитал замечательный документ собственного сочинения:

«Незамедлительно выдать специальному уполномоченному красноармейцу товарищу Саенко с помощником злостного контрреволюционера, белогвардейского наймита Бориса Ордынцева с целью его дальнейшего препро… препровождения для дознания его вреда против всемирной революции трудящихся всех стран».

Матрос с уважением выслушал заковыристый текст и даже крякнул в конце, будто рюмку водки выпил.

– Эх, завернул! – проговорил он радостно. – Вот что значит – настоящий большевик товарищ Черкиз!

После этих слов Защипа гостеприимно распахнул створку железных ворот и пригласил:

– Проходьте, товарищи, будьте как дома.

– Нет уж, мы только заберем своего буржуя и обратно, – ответил Саенко без особенной радости.

Защипа вышел на середину большого каменного помещения и гаркнул голосом, в прежние времена перекрывавшим шторм и грохот главного калибра:

– Ор-р-рдын-цев!

Дремавшие в самых неудобных позах заключенные встрепенулись, как от удара. Матрос, довольный произведенным эффектом, повторил:

– Котор-рый Ор-рдынцев! На выход!

– Новое дело, – забормотал спросонья рябой сосед Бориса. – Раньше только с рассветом вызывали, а теперь ночь-заполночь возить начинают…

Борис поднялся, обреченно оглянувшись на товарищей по несчастью, на чьих лицах читалась явственная радость, что вызывают пока что только одного Бориса, а значит, им осталось еще несколько часов, а то и дней жизни. Рябой вздохнул сочувственно и произнес:

– Эх, ваше благородие, я тебе два дня отмерил, а эти гады и того не дали…

Борис кивнул ему на прощание и пошел к выходу. В депо было темно, и он не видел издали лиц двух красноармейцев, стоявших рядом с матросом. Однако, когда он приблизился, старший из двоих удивительно знакомым голосом прикрикнул: