Волчья сыть

Что такое архиерей, я знал весьма приблизительно. Ясно было только, что это какой-то церковный начальник. Просить разъяснения у служки я не рискнул, чтобы не вызвать подозрений своей странной теологической безграмотностью.

Мы подъехали к одноэтажному кирпичному дому под зеленой крышей. На крыльце меня ждал дородный священник, по-видимому, отец Никодим. Был он очень взволнован.

– Горе-то какое! – сказал он низким, зычным голосом, припадая на букву «О». – Володыко, дай Бог ему здоровья, помирает.

Священник перекрестился, перекрестил заодно меня и, суетясь, пошел вперед показывать дорогу. Мы вошли в большую, светлую комнату, где на широкой деревянной кровати, утопая в перине, лежал худощавый пожилой человек с искаженным от боли лицом.

Я для порядка перекрестился на иконостас, украшающий красный угол. Сделал я это, по недостатку опыта, не очень ловко, однако, на это никто не обратил внимания.

– Что случилось, ваше преосвященство? – спросил я, подойдя к постели больного.

– За грехи мне муки, – ответил архиерей слабым голосом, – помираю…

Я взял старика за запястье и проверил пульс. Он был вполне приличный для его возраста, с хорошим наполнением.

– Сесть сможете?

– Шевельнуться не могу, не токмо, что сесть.

– Болит-то у вас где?

– Везде болит, сыне.

Я чуть не засмеялся, вспомнив анекдот про боли во всем теле. «Куда ни ткну пальцем, везде дикая боль», – жалуется больной доктору. «Это у вас палец сломан», – поставил диагноз врач.

– Батюшка, – обратился я к отцу Никодиму, – помогите снять с владыки рубашку.

Мы осторожно приподняли архиерея и стащили с него рубаху. Старик мученически стонал, призывая Господа укрепить его силы и прервать мучения.

У бедолаги оказался зверский опоясывающий фурункулез. Я с облегчением вздохнул. Болезнь эта неприятная, но не смертельная. В нормальной амбулатории справиться с фурункулами было бы плевым делом: УВЧ, ультрафиолет, антибиотики… Я поднял глаза к потолку и задумался. Фурункулез только начинался, и, пока чирьи не созреют, и их можно будет вскрыть, владыке придется лежать на животе неделю в мучениях и униженной зависимости от судна и утки.

Больной и свидетели с благоговением следили за моими раздумьями.

Ничего радикального я придумать не смог и решил прибегнуть к немудрящему народному способу лечения этого недуга.

– Батюшка, – обратился я к местному священнику, – прикажите принести немного меда, головку чеснока, горстку муки и узкую тряпочку.

Я решил наделать лепешек с медом и толченым чесноком. Не очень эффективное, но полезное средство.

– Может, мне исповедаться и причаститься? – жалобно спросил больной. – Сколько, сыне, я еще проживу?

– Причаститься, конечно, не помешает, – согласился я. – А можно и отложить лет на двадцать, время еще есть.

– Так я что, не помру нынче? – удивленно спросил архиерей более твердым, чем раньше, голосом.

– За двадцать лет не поручусь, – признался я, – но что никакого серьезного заболевания у вас нет – это святая правда. Хотя помучиться несколько дней придется.

За разговорами я приготовил снадобье, прилепил на каждый будущий фурункул по рассасывающей лепешке и забинтовал чресла архиерея чистой холщовой тряпицей.

– Ишь ты, сразу полегчало! – сказал владыка в конце процедуры почти нормальным голосом. – Все в руках Господа!

Он неожиданно для меня слез с постели, укрепился на ногах, подошел к образам и опустился перед ними на колени.

У меня чуть не отъехала крыша. С такими фурункулами ему должно было быть больно даже шевельнуться. Чего-чего, а мучений, доставляемых такой пакостью, как чирьи, я насмотрелся предостаточно.

Архиерей, между тем, преспокойно молился и отвешивал земные поклоны.

Я подождал минут десять и уже собрался потихоньку уйти, как неожиданно появилось новое лицо – уездный начальник, которому положено было в данный момент умирать от цирроза печени, а не разгуливать по гостям. Выглядел он довольно бодро и выдыхал густые винные пары.

Первым делом надворный советник Киселев истово перекрестился на иконостас, а затем бросился ко мне с объятиями.

– Алеша, голубь ты мой, спаситель, душевно рад тебя видеть у одра, можно сказать. Благодарствуй за излечение, спас от смерти мучительной. Все как рукой сняло! Как ты мне запретил винище проклятое пить, – сказал он, дыша густым перегаром, – да руки на меня наложил, другим человеком стал!

Надеюсь, что во время этой странной тирады у меня был не очень глупый вид.

– Неужели совсем печень не болит? – растерянно спросил я.

– Совершенно-с, лет десять не ощущал себя таким здоровым. Да и владыка, смотрю, помирать раздумал, – сказал он встающему с колен архиерею.

– Господь не попустил, – подтвердил архипастырь.

– Нынче же вечером прошу ко мне, – обратился ко всем присутствующим уездный начальник, – премного обяжете.

– Непременно будем, – ответил за всех архиерей и покрутил бедрами. – Верите, Александр Васильевич, буквально от смерти спас меня сей вьюнош.

– Ваше преосвященство, – спросил я его дрогнувшим голосом, – вам что, совсем не больно?

– Ощущать ощущаю, но боли нет, – твердо ответил старик.