Волчья тень

Сменив облик, ты, само собой, меняешь и свой личный запах. А вот о том, чтобы скрыть клановую принадлежность, приходится заботиться сознательно. Псовые, врановые, медведи – мы обычно узнаем друг друга в любом обличье.

Джек кивает:

– Тогда предлагаю разделиться, чтобы искать и там, и там.

– На меня не рассчитывайте, – говорит Бо и на мой вопросительный взгляд отвечает: – На той стороне я теряю человеческий вид. А на четырех лапах трудновато свободно расхаживать по городу.

– Еще бы, особенно если это лапы койота, – усмехается Джек и спрашивает: – Тебя кто-то проклял?

Бо вздыхает, выпуская с воздухом струйку дыма:

– Было дело, году в тысяча восемьсот восьмидесятом или около того. Если мне попадется этот тип…

– Тогда ты держи оборону по эту сторону, – предлагаю я, не давая Бо увести разговор в сторону.

Джек прикусывает язык и, не расспрашивая больше о проклятии, возвращается к делу.

– Ты хорошо знаешь Тисон? – спрашивает он меня.

– Проезжал через него пару раз, не больше.

– У меня то же самое с Ньюфордом, так что я беру его, а ты бери Тисон.

Правильная мысль. В хорошо знакомом месте перестаешь замечать вещи, которые бросаются в глаза чужаку, или невольно решаешь, что не стоит проверять тот или иной переулок, тупик, потому что не мог тот, кого ты ищешь, туда сунуться. Й сплошь и рядом именно там-то он и оказывается.

– Наше дело наблюдать, – предупреждаю я обоих. – Никаких боевиков. Кто ее найдет, сообщает остальным, и только.

– Если она сама на нас не бросится, – уточняет Джек.

Я киваю:

– Это само собой.

Мы с Вертопрахом оставляем Бо у костра и расходимся в разные стороны. Я весь день провожу, неторопливо разгуливая по городу, от самого центра Тисона, через Шатай до Стоксвиля. Добираюсь даже до тех новых предместий, что, как сорняки, разрастаются на юг от города. Чтобы не терять времени, из одной части города в другую проникаю через междумирье. Для таких вещей междумирье очень удобно – и для повседневной слежки тоже. Оттуда тебе все прекрасно видно, а вот тебя мало кто способен разглядеть. Для большинства людей ты просто не существуешь.

Мне попадаются следы псовых, но, пройдя по ним, я обнаруживаю, что эти родичи очень дальние и вряд ли могут высмотреть меня в междумирье. Дважды натыкаюсь и на чистокровок – насколько чистой может быть кровь за пределами манидо-аки, – однако те занимаются своими делами и, насколько я могу судить, никак не связаны с сестрой Джилли. Своего запаха они не скрывают, но мне он незнаком.

Людей мне расспрашивать нельзя, но в городе полно собак, особенно в Стоксвиле и на окраине Шатая, где они бегают на свободе. Внятными их объяснения не назовешь, однако пара старых дворняжек отсылают меня в сторону Шатая, и я возвращаюсь туда. Ни сестра Джилли, ни ее подружка мне не попадаются, зато я натыкаюсь на дворик, где на коротких цепях привязаны дюжина питбулей. Нетрудно догадаться, что кто-то разводит их для собачьих боев.

Все они вскидывают головы, едва я вхожу во двор, но смекают, что цепи не позволят им до меня дотянуться, а кроме того, их, вероятно, побоями отучили лаять при виде чего-то непонятного. Я заглядываю в заднюю дверь халупы, ожидая, что появится хозяин. Но там никого нет, и, признаюсь, я разочарован. С удовольствием объяснил бы ему, что я о нем думаю. Подавив искушение выследить этого типа и использовать его голову вместо барабана, возвращаюсь к собакам.

– Хотите отсюда выбраться? – спрашиваю я их.

Все уставились на меня тупыми жесткими взглядами, и только одна медового окраса блондиночка медленно кивает.

Увидев, как я к ним подхожу, всякий бы решил, что парень свихнулся и решил покончить с собой. Но я не беспокоюсь. В ней сразу чувствуется настоящая кровь, и она понимает, что я хочу им помочь. С цепью мне не справиться, да и нужды нет. Я опускаюсь перед ней на колени и расстегиваю ошейник. В благодарность она тычется мне лбом в плечо. Я и не думаю потрепать ее по голове. Это не домашняя зверушка. Кроме того, мы родственники. У вас ведь нет привычки гладить по голове своих взрослых родственников?

Ее сосед рычит при моем приближении. Медовая блондинка обгоняет меня и одним коротким словцом заставляет его угомониться. Он дрожит – от ярости, не от страха, – когда я берусь за его ошейник, но укусить не пытается и не движется, пока ошейник не падает в пыль.

Одного за другим я освобождаю остальных, а медовая блондиночка до самого конца сопровождает меня.

– Вам нелегко придется, – предупреждаю я их.

Они смотрят на меня ничего не выражающими глазами.

Я задумываюсь. Оставить их бороться за существование здесь? Долго ли они продержатся? Даже в этой части города никто не допустит, чтобы стая злобных собак бегала на свободе. Тем более что им может прийти в голову отплатить кое-кому за то, как с ними обращались.