Волчья тропа

Речка Рогачка (я помнила её ещё по жизни в Ельниках — совсем рядом текла) одним своим краем упираясь в полноводную Лесну, перечёркивающую соседствующие государства, вела через всю Пригорию, огибая Городище. Кривые, «рогатые» берега путники не жалуют, те больше путают и задерживают, чем задают направление к столице, поэтому основной тракт расположился через лес. Зато, держась шума воды, можно до поры двигаться, не боясь заблудиться, и забрать в сторону торгового тракта только когда он станет совсем оживлённым. Так что Серый вёл нас умно. Но мне было не до здравниц в его честь. Хотелось лечь под ближайшим кустом и помереть. Решив, что столь ценную информацию негоже скрывать от мужа, я честно заявила:

— Я сейчас под ближайшим кустом помру!

— Не помрёшь. У меня в сумке свежий хлеб и мясо, а без них ты помирать не захочешь. Надо до Рогачки дойти. Схоронимся между холмами и отдохнёшь.

— Можно подумать, ты сам ещё с ног не валишься. Полдня же вчера бегал!

— Так не зря ж бегал. Ушли зато вовремя.

— Вот именно. Ушли. Уже всё, можно и на боковую.

— Ладно, убедила. Поешь только и спи.

Серый бережно ладонями раздвинул частый ивняк, и мы оказались аккурат на вершине небольшого склона, у подножия которого текла мелкая, грязная и наверняка очень холодная Рогачка. Назвать этот ручеёк в два прыжка рекой мог разве что карлик. Но чего уж там. Я резво спустилась с холма прямо в объятия маленьким белёсым облачкам тумана. Не успела затормозить и залезла по колено в воду: и правда ледяная!

— Здесь передохнём, — скомандовал муж, заглядывая под пышную крону плакучей ивы, — только костёр разводить не будем. Мало ли.

Я хмыкнула. Собирать хворост для костра меня сейчас не смог бы заставить и обещанный кабан на вертеле. Я по-хозяйски порылась в сброшенных на землю сумках, выудила на свет изрядно помятый и уже попахивающий кислым (а нечего было горячим заворачивать!) хлеб. Кто б поверил, что эта кривая лепёшка ещё вчера была румяной и пышущей жаром выпечкой, впервые за долгие годы поднявшейся столь удачно. А, и так сойдёт. Серый принял остатки окорока и, неспешно, чем чуть не довёл меня до голодного обморока, взялся строгать мясо. Ещё и нож столько времени придирчиво осматривал — острый ли? Наконец, я блаженно вгрызлась в свой кусок. Желудок заурчал особенно громко, недовольный, что до него ещё не дошло вкуснятины. Теперь ему долго придётся обходиться пустой кашей да грибами.

— В Городище? — озвучил Серый и без того понятную истину: если уж нас нашли в глухом лесу, надо прятаться в большом городе.

— В Городище, — подтвердила я, укладываясь вздремнуть. — Ты никому из… наших не говорил, что ты оттуда?

Серый покачал головой:

— Тётка Глаша разве. Но из неё слова не вытянешь, сама знаешь. Я думал, нас по городам наперёд искать станут.

— Так, наверное, и искали. Почти три года вон спокойно живём.

— Два, — поправил Серый, — через год из Ельников пришлось уйти. Вот упрямые ж ребята! Столько лет нам покоя не дают!

— Видать, сильно мы им понравились, — хихикнула я.

— Ага. Ты понравилась, — хмуро поддакнул мужчина, — а меня — на воротник.

— Не-е-е, — зевнула я, — какой воротник? Облезлый ты больно. Разве шкуру снять да на лавку у печи кинуть.

Шерсть у волка, на самом деле, была мне на зависть. Не у всякой девки волос такой пушистый да мягкий.

Серый опустил ладонь мне на голову, зарылся пальцами в растрёпанные волосы, запутался в нечёсаных прядях. Да, отрастила я косу за эти годы. А ума, как водится, не нажила. Я блаженно выдохнула, решив и искренне веря, что вот сейчас открою глаза, уложу спать мужа, а сама стану сторожить.

Когда я открыла глаза, солнце было уже высоко и плескалось в реке наравне с обнажённым мужчиной. Серый брызгался и отфыркивался, умываясь и бодря тело. Я поёжилась, представив, насколько холодной несмотря на (где там солнце?) почти полдень должна быть вода — вон как кожа посинела. За годы нашего знакомства Серый мало изменился, разве что вверх вытянулся и волосы бросил стричь, оброс по самые плечи. От ножниц нынче бегает, как от огня, дескать, мало ли что я ему отрежу. Всё такой же тощий, плотно обтянутый жилами, просвечивающими сквозь тонкую, по-девичьи нежную кожу. На левом боку виднелся уродливый шрам с толстой кровавой коркой, ещё менее суток назад бывший живой раной. Наскоро наложенную повязку раненый снял, бережливо ополоснул и припрятал в сумку. Хозяйственный, чтоб ему. Хорошо, на нём всё заживает как на собаке.

— Доброе утро, жена!

— Доброе утро, незнакомый голый мужчина.

Серый засмеялся и резво с явным облегчением вылез из воды. Днём небось станет куда как жарче, особенно пешим путникам, и об утренней прохладе он вспомнит с тоской.

— Не брызгайся! Холодно.

— А ты лучше бы и сама окунулась. Р-р-р-р! Здорово!

— В отличие от некоторых, у меня нет тёплой шерсти.

Серый глубокомысленно заглянул мне в подмышку, заявил, что, если подождать, будет, и полез за едой. Он явно чувствовал себя лучше, но всё ещё выглядел очень усталым.

— Ты хоть поспал сегодня?