Волчий капкан

"Наш человек" заплетающимся языком заявил: "Много шуму из ничего. Я отнесу часики в мастерскую и завтра же верну их на прежнее место, хозяин даже и не заметит".

Половянский вскочил разъяренный: "А если он меня выгонит, ты, что ли, к себе пустишь?"

Один из присутствующих его поддержал: "Да, тем более, что у Милчо нет решения суда…" С виновника вдруг хмель как рукой сняло: "Милчо, друг, я страшно виноват! Только этого не хватало, чтобы из-за меня… Нет, я этого не допущу! Я, как собака, лягу под дверью и скажу: "Я во всем виноват, товарищ Чамурлийский. Вы хороший человек. Вы ничего не знаете, Милчо так расстроился, что чуть сознание не потерял. Я вас прошу, не трогайте его!.. Товарищ Чамурлийский, ведь у вас есть сердце?! Вот, я ложусь, а вы ждите снаружи – пусть никто не вмешивается". Тут наш артист действительно распростерся перед дверью, демонстрируя, как он будет обнимать колени хозяина. Все развеселились. Особенно громко смеялся Половянский. "Вставай, ты, пьяная обезьяна! – он пнул раскаявшегося грешника в бок. – Вставай! Не выгонит он меня, не бойтесь…"

Мы с Пырваном решили, что эксперимент в целом удался, несмотря на то, что во второй части представления наш актер показал себя не лучшим образом. Мы упрекнули друг друга, что забыли предупредить его, чтобы не переигрывал, и сосредоточились на одной фразе Половянского – может быть, важной, а может быть, случайной: – "Не выгонит он меня, не бойтесь!" Нам хотелось верить, что фраза эта не случайна… Пырван предложил задержать Половянского – он был абсолютно уверен, что мошенник расколется, не просидев и двух часов.

"Чего ради нам мучиться, если он и так нам все расскажет?" Но я не согласился с этим. И вот почему: Половянскому не раз приходилось иметь дело с милицией, опыта ему не занимать, так что молчать он умеет. Пройдут не два часа, а несколько дней, пока мы из него что-то вытянем. А в это время Петр Чамурлийский – конечно, если наши худшие подозрения окажутся правдой – может почувствовать, что дело неладно, и примет меры.

– У меня другой стиль работы, – объяснил я Пырвану, – когда меня кто-то интересует, я раскрываю перед ним карты только при условии, что располагаю неопровержимыми доказательствами.

Улыбнувшись, Пырван ответил, что такой стиль и вправду элегантен, но ему больше по душе быстрые и энергичные действия.

– Так почему же ты в борьбе так себя не ведешь? – спросил я. – Там-то ты не торопишься, независимо от того, кто твой противник. Долго ходишь вокруг да около, пока не выяснишь, где у него слабое место.

Пырван, однако, стоял на своем. Он предложил мне другой вариант: если Половянский заупрямится и не скажет все сразу же, мы его отпустим, но вызывать его будем каждый день. Короче, окажем на него психологическое давление. В таком случае, встречаясь со своим квартирантом каждый день, Чамурлийский ничего не заподозрит и мы спокойно дождемся момента, когда мошенник перестанет сопротивляться.

– А кто может гарантировать, что Половянский не проговорится? – покачал я головой. – Он может сто раз поклясться, будет умирать от страха, и все-таки скорее всего он побежит к своему сообщнику, чтобы договориться, как им обоим отвечать на допросах. Эти типы не только безнравственны, но и страх для них – понятие относительное, и порой он проявляется самым причудливым образом. Давай решим так: мы продолжаем работать как и прежде – спокойно, терпеливо, так, как пчелы собирают мед – перелетая с цветка на цветок. Ты на улице, я – в архиве. Как видишь, – пошутил я, – пекусь о твоем здоровье. Архивную пыль оставляю для себя – я ведь и так отравлен сигаретами и в горах задыхаюсь.

Я провел инструктаж группы, которую дали в помощь Пырвану, мысленно похлопал каждого по плечу и отправил их рыскать по городу по следам двух наших знакомых и их свиты. Оставшись один, я принялся составлять план и уткнулся в папки с бумагами.

Ну вот и подошло время рассказать о маленькой подробности из биографии Петра Чамурлийского.

Во время Отечественной войны он попал в плен в битве при Драве. Немцы угнали пленников во внутренние районы страны. Там их освободили войска союзников. Произошло это около Киля, где теперь проходит граница между Францией и Западной Германией. Через месяц после капитуляции Германии его передали советской комендатуре в Вене, а русские, в свою очередь, переправили его к нашим. Все это время вместе с ним повсюду следовал медицинский протокол, выданный американскими военными врачами и заверенный советскими медиками. Рану на шее он получил на память от немецкой охраны при попытке к бегству из лагеря для военнопленных. В Болгарию Чамурлийский приехал с подорванным здоровьем, потом поступил в Военное училище. Ну вот, вроде и всё.