Волчий Рубин (СИ)

Кардинал пригубил вино из бокала, но любимый сорт показался каким-то кислым и невкусным. Вообще со вчерашнего вечера весь мир выглядел неприятным и некрасивым. Неудобное походное ложе не дало выспаться, завтрак был подгоревшим, лица солдат — чересчур грубыми, в словах слуг слышалась наглость, а теперь и вино совершило предательство. Гаэтано старался не думать о доставленном вчера во время ужина письме, в котором было несколько строчек, написанных рукой сына, и подробное объяснение, которое добавил Марко. Глава Святой Палаты, конечно, сделал скидку на извечную ненависть секретаря, но даже с учётом данного обстоятельства обвинения в адрес Чезаре звучали весомо. И радость, что сын жив, не в силах была заглушить тревогу.

С края лагеря раздались приветственные возгласы. Кто-то приехал. Гаэтано, скривившись, всё-таки допил кислятину и приготовился встречать гостей. К полянке, где раскинулся главный шатёр, подъехали пятеро всадников. Процессию возглавлял Марко, горделиво восседающий на вороном жеребце, как триумфатор, вступающий в завоёванный город. Выражение лица у него было довольное донельзя. Чуть сзади в окружении трёх охранников ехал Чезаре. Кардиналу бросилось в глаза, что сын еле-еле держится в седле, а на светлой ткани рубашки сбоку алеет кровяное пятно.

Кавалькада остановилась, всадники один за другим спешились. Чезаре неуклюже сполз с седла и судорожно схватился за поводья, чтобы не упасть. Лошадь возмущённо всхрапнула и переступила копытами.

— Монсеньор… — начал Марко, но кардинал, досадливо отмахнувшись, отодвинул его в сторону и подошёл к сыну. Глянул в бледное лицо и приказал ближайшему солдату:

— Живо приведи кого-нибудь из санаторов.

После выезда из Ватикана Чезаре становилось всё хуже и хуже, раны, вроде бы свежеперевязанные, вновь начали кровоточить, в затылке ломило и постоянно хотелось пить. Он смутно понял, когда начался лес, только потому, что стало прохладнее, а въезд в лагерь уловил по приветствиям часовых. Цветные пятна, маячившие перед глазами, мерно покачиваясь в такт шагам коня, замерли неподвижно и постепенно обрели более чёткие очертания.

Поляна, большой шатёр главнокомандующего. Чезаре, переборов слабость, спустился на землю. Мир стремительно повернулся вокруг своей оси, вызвав приступ тошноты. Только попавшийся под руку ремень узды позволил обрести устойчивость. Пока мальчишка пытался, прикрыв веки, прийти в себя, сквозь звон в ушах пробился властный голос кардинала:

— Живо приведи кого-нибудь из санаторов.

И дальше:

— Марко, ты что, всё-таки допрашивал его сам? — в голосе клокотала ярость.

— Нет, ваше высокопреосвященство, — подобострастно отвечал инквизитор. — Он был ранен, когда мы его нашли. Оказали помощь, какую смогли. Ведь санаторы все здесь, в Ватикане ни одного не осталось.

Чезаре по-прежнему не открывал глаз, так казалось, что чувствуешь себя лучше. По крайней мере головокружение прекратилось.

Подоспевший санатор уверенными жестами растолкал всех, кто окружал раненого, невзирая на сан. Расцепил пальцы Чезаре, всё ещё мёртвой хваткой сжатые на поводьях.

— Садись, юноша, в ногах правды нет. Да уведите кто-нибудь коня в сторону! И воды принесите!

Руки священника запорхали перед лицом Чезаре, от пальцев пахло ладаном и веяло успокаивающим теплом. Раненый распахнул веки, но глаза тут же словно заволоклись лёгкой дымкой. Санатор тем временем расставлял прямо на земле многочисленные скляночки, не переставая бормотать на латыни. Следивший за действиями лекаря кардинал в который раз подивился: как можно одновременно искренне молиться, разматывать бинты, готовить снадобья да ещё и погружать исцеляемого в сон, снимающий боль? Будто у санатора не две руки, а минимум пять, а голова работает совсем отдельно, не отвлекаясь на то, чтобы управлять выверенными движениями.

Когда ладони священника застыли над самой глубокой раной, Чезаре застонал, несмотря на обезболивание, и дёрнулся в сторону.

— Держите его, — приказал санатор. — Если я сейчас всю заразу из раны не вытащу, она загноится. Кто его лечить пытался, интересно мне знать?! Чудо, что до сих пор не умер.

Бок жгло огнём, но проснуться не получалось. Туманная пелена, отгородившая от мира, не рассеивалась. Сознание пойманным зверьком металось в темноте полусна, не находя выхода наружу. Единственным ощущением, не считая боли, были капельки росы на стеблях травы, холодящие пальцы.

Раскалённые щипцы дёрнули особенно сильно, крик рванулся из губ, разбивая дрёму, в которую насильно был погружён организм. Чезаре раскрыл глаза, и увидел, что санатор, утирая пот с разом осунувшегося лица, потянулся за чистыми бинтами. Как ни странно, боль утихла, словно её и не существовало. Священник наложил повязку и сказал:

— Ваше высокопреосвященство, я сделал всё, что мог. Остальное — в руках Божьих.

Тут Чезаре наконец перевёл взгляд на высокую фигуру кардинала… и вспомнил, зачем он сюда приехал. И немного пожалел, что так быстро пришёл в себя. «Что я ему скажу?» — в панике подумал юноша.

Глава 2.11