Волчина позорный

— Завтра! — восклицали они не полностью протрезвевшими голосами. — Всё будет завтра!

И начинали опохмелку тесными дружескими группками в разных кабинетах, закрывая их на ключ. Малович с Тихоновым купили в магазине напротив УВД две бутылки «Столичной», полкило колбасы и две банки консервов «Салат осенний», да всем этим оружием бились с «бодуном» до обеда.

— Шура, — громко говорил Тихонов. — Пошли брать Русанова. Посадим его лет на двадцать.

— Нет! — твёрдо возражал Александр. — Будем работать по твоей схеме. Ты же всех гадов предлагаешь расстреливать, в тюрьму не сажать? Русанов гад?

— Так точно! — размахивал пустым стаканом Вова. — Гад гадский! Шмальнём его при попытке к бегству!

— Откуда? — удивился Шура. — Бежать он будет откедова? — Вот я, например, на соревнованиях бегу от стартовой линии. А Русанов?

— Так мы его возьмём! — сурово стучал по столу добрый и сентиментальный в обычной жизни Вова, обожающий летом сидеть возле цветка и гладить взглядом бабочек, стрекоз и пчёл.

Он обожал классическую музыку, почти терял сознание, когда слушал Гайдна и собирал марки про паровозы. Только про паровозы. Никто его не спрашивал — на фига. Кроме, конечно, жены. Она ему предлагала собирать фотокарточки своих шалав, чтобы было, что вспомнить когда она однажды большими портняжными ножницами отхватит то, что у такого шибко разнузданного кобеля должно само отсохнуть. Просто ей не хотелось ждать неизвестно сколько.

Шалав у него было периодически много. И отрабатывал он их не от переизбытка тестостерона, а по доброте своей. Ему казалось, что тридцатилетняя ласковая, добрая и внутри порядочная девка обделена добром и теплом. Ну, получается, сочувствовал им Тихонов и жалел.

Вова обожал ещё живопись флорентийской школы четырнадцатого века и репродукции итальянских маэстро висели на всех стенах его дома. Он знал наизусть «Евгения Онегина» и все стихи Агнии Барто. Спортом не занимался из принципа. Он, во-первых, называл его грубым истязанием тела. А, во- вторых, крепкое тело ему дала природа. Она же подкинула ему нежную душу и ненависть к правонарушителям.

В милицию он пошел по призванию. Совесть звала его биться с нечистью, поскольку это было написано у него на роду. Где и кто написал, не знала и сама совесть. Но Володя любил всё прекрасное и млел от осознания того, что его душа так чувствительна. Точно так же чувствительна душа его была к злодеям. Ворам, убийцам, развратникам и картёжным шулерам. Всех он призывал расстреливать по факту существования, не судить и не тратить деньги на их зоновскую баланду. И даже писал во все инстанции, в ЦК КПСС, представьте! И ему везло в том, что бумаг его толком никто не читал.

— Мы можем взять его в прямом смысле слова четырьмя руками только за то, что он ширинкой прикрывает. — ржал Малович. — И то он имеет право в суд подать и мы влетим за хулиганство на год минимально. Не посмотрят, что мы при звёздах и вроде как честь имеем. У нас ничего на Русанова нет, Вова. Он даже муху при нас не обидел. А если и обидел раньше — где свидетели? У него порядок в бухгалтерии такой, как у моей Зины с зубами. Белые, чистые перламутровые. А она всего-то чистит их два раза в день порошком «Особый».

Вот и он — дядя аккуратный. У него сальдо с бульдо сходятся так же неизбежно и правильно, как сходятся Ока с Волгой. И нам нужны против него улики! Улики — понял? Железные как председатель ВЧК Феликс Эдмундович.

— Так вышибем из Шила, — озверел Вова Тихонов. — Пусть напишет. Сугроб со Штырём уже сели на пять лет как мы обещали. Через год Камалов руками Русанова их вытащит. Так они и помогли нам. Шило сдали. А тот от Русанова прямое указание убить Шахова имеет. Пусть напишет. И все дела. Мы Русанова берём по свидетельству самого убийцы.

Малович налил по половине стакана и чокнулся, цепляя единственной вилкой салат осенний.

— Не будет он писать, Вова, — улыбнулся Александр Павлович. — Потому, что Русанов ему приказал стрельнуть и Вахрушева, зав. отделом фурнитуры универмага, и экспедитора магазина «Ткани» Саленко. Я печенью чувствую, что он один распорядился. Шофера завода кожзаменителей убил кто-то другой. Найдем тоже.

А у Серёжи-Шила на лбу этот приказ Русанова отпечатан. Наколка на лбу у него, какую и не выжжешь. Я это сразу понял. Его надо колоть на эти убийства тоже. Факт. И он нам скажет под наше обещание скостить срок, и под якобы «явку с повинной», и под полную добровольную «признанку», что и остальные два убийства своими руками сделал. Но то, что организовал это Русанов писать не будет и на суде, понятное дело, даже букву «Р» не будет говорить. Картавить будет. Для полной страховки. А то его «замочат» ещё в СИЗО.

— Так чего, Саша, Русанов у нас в «глухарях» и будет токовать? Застрелить его через окно в квартире незаметно! Сука он, не человек, — расстроился Тихонов так, что даже закусывать не стал.

— Он, Вова, первым на нас нападёт. Точнее на меня. Вот тогда мы его и отловим, — Шура салат жевал так как заморский фрукт киви, про который некоторые кустанайцы слышали. Зинаида, любимая жена Александра, к примеру.