Волчица и Охотник

В животе чувствую тяжесть, словно проглотила камень. Фёрко и Имре лежат у костра, в могиле из влажной от крови травы. Туман над водой рассеялся. Тонкие лезвия лунного света струятся по её поверхности так, что она делается серебристой, яркой, словно зеркала. С места, где я стою, кажется невероятным, что кто-то мог назвать озеро Чёрным.

Гашпар решительно направляется к трупам, и я следую за ним. Прежде чем он успевает сказать хоть слово, я хватаю лук и колчан Фёрко и закидываю себе на спину. Знакомый вес – утешение, словно песня, которую я никогда не забуду.

– Их нам тоже нужно сжечь? – спрашиваю я.

– Да, – отвечает он и преклоняет колени рядом с телами, соединяет ладони. – Магвила́гит.

Нить пламени прошивает изуродованное лицо Фёрко и его окровавленный шаубе Охотника. Сердце Имре в свете пламени делается багровым, словно синяк размером с кулак. Воздух наполняется чем-то жарким, ужасным, и вдруг мой собственный плащ делается слишком тяжёлым, а волосы, липнущие к шее, – слишком тёплыми.

За нами высится лес Эзер Сем, но впереди лежит Малая Степь. Нас разделяет лохматое лоскутное одеяло снегов и ледяные плато. На Севере зима уже треснула, как перепелиное яйцо, рассыпая лёд и снег.

– Если мы направляемся в Калеву, карта нам не нужна, – говорю я. – Будем идти на север, пока не упрёмся.

Гашпар поднимается на ноги. Раны на груди по-прежнему кровоточат. Его кожа под коркой крови и потрёпанными лоскутами доломана оливковая, и под ней бугрятся мышцы. Мои пальцы крепче сжимают рукоять ножа – его ножа. Конечно же, он не хочет, чтобы я перевязывала его. Если Принцепатрий действительно ведёт список грехов, интересно, насколько счёт Гашпара пополнится прикосновением волчицы?

Сделка между Охотником и волчицей уже кажется делом хрупким и ужасающим. Чей бог бы одобрил такое?

Ни с того ни с сего краснею, когда Гашпар проходит мимо и старается, чтобы наши плечи не соприкоснулись. И лишь когда мы оба садимся на коней, смотрю на свои руки. Его кровь – всё ещё на моих ладонях.

Глава пятая

Перед нами расстилается Малая Степь, жёлтая, бескрайняя, испещрённая прожилками лилового чертополоха и странных чёрных деревьев. Мутный солнечный свет просачивается сквозь пелену облаков, жидкую, как бульон от гуляша. Последние осенние мухи вьются у нас над головой, напевая свои гнусавые прощальные песни, и их радужные крылья трепыхаются. Никаких других звуков, кроме тихого стука копыт наших коней и воя ветра, прижимающего траву к суглинистой земле.

Есть что-то особенное во всём этом бесконечном открытом пространстве, от чего внутри разверзается зияющая пропасть, чистая и опустошённая. Я привыкла к тесному скоплению деревьев, к удушливым объятиям коры и колючих зарослей.

– Уж лучше лес, – вслух отмечаю я, пока трава рисует взъерошенные тени на боках наших коней.

Гашпар удивлённо приоткрывает рот.

– Как ты можешь такое говорить? Ты же видела, что случилось с Фёрко и Имре. Твой народ и правда такой чёрствый, как рассказывается в историях Охотников.

Беру себе на заметку никогда больше не вести себя с ним легкомысленно. Но все годы, проведённые рядом с Вираг, научили меня сдерживать праведный гнев. Заставив свой голос звучать тихо и мягко, спрашиваю:

– Что это были за твари у озера? У Охотников есть список всего, что они убивают в лесу?

– Это были чудовища, – бесстрастно отвечает он. – Иные Охотники зовут их лидерцек. Неважно. Бесполезно давать злу имя.

Его холодные высокомерные интонации раздражают меня, особенно после всей его болтовни об очернении души.

– Ты называешь ястреба злом, когда он ловит мышь, чтобы съесть? Называешь злом пламя, которое сжигает твои дрова дотла? Зовёшь злом ночное небо, когда оно выпивает день? Конечно же нет. Они выживают, как и все мы.

Я сама удивлена яростью в своём голосе и тем, насколько я сейчас похожа на Вираг.

– Нет, не думаю, что ястреб – зло, – через паузу отвечает Гашпар. – Но я – не мышь.

– И слава Иштену, что нет, – говорю я. – Мыши не могут позволить себе роскошь судить о морали каждого живого существа, с которым сталкиваются. Мышей просто едят.

Гашпар застывает в седле.

– Принцепатрий требует моральной стойкости от всех Своих последователей. Это лучшее, что мы можем сделать, чтобы вылепить себя по Его подобию.

– И он награждает вас слабенькой огненной магией?

Конечно, сама я не могу зажечь даже спичку, но если цена силы Охотника заключается в том, чтобы связать себя с каким-то мрачным безжалостным богом, который требует чистоты и совершенствования, – не уверена, что оно того стоит. В сравнении с этим наши боги требуют совсем мало: улыбок на бесконечные сказания Вираг, принесения в жертву лесных птиц на берегу реки. Жалкие занятия, на которые я каждый раз ругалась и внутренне протестовала, хотя и то и другое предпочтительнее, чем расстаться с мизинцами на руке или на ноге.

– Он награждает нас спасением. – Лицо Гашпара каменеет, но он чуть запинается. – Тебе не понять.