Волчица и пряности. Том 2

Когда расстояние между ними сократилось настолько, что на одеянии пастуха можно было разглядеть следы штопки, Лоуренс остановил повозку и представился. Пастух оказался ниже, чем Лоуренс ожидал, - лишь немного крупнее Хоро. Когда Лоуренс назвал себя, пастуший пес, до того сгонявший овец, подбежал к хозяину и уселся рядом с ним, словно верный рыцарь.

Серые с голубоватым оттенком глаза[1] внимательно уставились на Лоуренса и Хоро.

Пастух стоял молча, не издавая ни звука.

- С помощью Господа я добрался сюда, где встретился с тобой. Если ты истинный пастух, ты знаешь, что должен делать, верно? – сказал Лоуренс.

Истинный пастух должен был подтвердить, что он пастух, традиционными для людей этого занятия песнопениями и танцами.

Пастух медленно кивнул и протянул руку, держащую посох вертикально, прямо перед собой.

К удивлению Лоуренса, рука оказалась неожиданно тонкая; впрочем, в следующее мгновение он был удивлен еще больше.

- С благословением Господа.

Голос, начавший петь пастуший гимн, принадлежал юной деве.

- С защитой, даруемой духами земли.

Искусно двигая посохом, пастушка привычными движениями изобразила на земле небольшую стрелу; затем, повернувшись сама и вращая посох, она провела от кончика стрелы круг против часовой стрелки.

- Слушая послания небес с ветром, вбирая в себя любовь фей, как овца вбирает траву.

Замкнув круг у конца стрелы, пастушка мягко подняла правую ногу и с притопом опустила ее на землю.

- Овцы ведомы пастухом, а пастух ведом Господом.

Теперь она держала посох неподвижно, указывая им на конец стрелы.

- Милостью Господа, пастух следует праведным путем.

В какую страну ни приди, песни и танцы пастухов везде были почти одни и те же – несмотря на то, что пастухи не образовывали постоянных гильдий, как ремесленники и торговцы.

Говаривали, что пастухи умели посылать сообщения людям, находящимся далеко от них, с помощью ветра. Возможно, в какой-то степени эти слухи были правдивы.

- Прошу простить меня за то, что подозревал тебя. Теперь я вижу, что ты истинный пастух, - произнес Лоуренс, сходя с повозки. В уголках губ пастушки затеплилась улыбка. Лицо ее было почти полностью скрыто под капюшоном, так что Лоуренс не мог судить уверенно; но, судя по губам, это была красивая девушка.

Лоуренс твердил себе, что должен держаться вежливо и благородно; но тем не менее его грызло любопытство.

Среди торговцев женщины встречались редко, среди пастухов же – и того реже. А эта пастушка была к тому же юна и красива. У любого торговца, впитавшего любопытство с молоком матери, это просто не могло не вызвать искреннего интереса.

Впрочем, частью натуры торговца была и полнейшая беспомощность во всем, что выходило за рамки торговых отношений.

Лоуренс был тому идеальным примером. Он был совершенно не в состоянии найти тему, на которую бродячий торговец мог бы пообщаться с пастушкой; в конце концов ему пришлось задавить в своем сердце любопытство и произнести фразу, которая всегда произносится при встрече с пастухом.

- Могу ли я попросить пастушку, с которой меня свела милость Господа, помолиться за безопасность моей дороги?

- С превеликим удовольствием.

Голос пастушки был спокоен, как стригущие траву овцы. Любопытство Лоуренса раздулось сильнее, чем летнее облако. Хотя он, конечно, не позволил чувствам отразиться на лице, но любопытство в сердце ему приходилось давить усилием воли. Бесстыдно совать нос в чужие личные дела было совершенно не в характере Лоуренса, зато неумение красиво говорить – как раз, наоборот, в характере. Подходя к пастушке с просьбой о молитве, он невольно позавидовал Вайссу, меняле из Паттио – тот говорить умел.

Более того, совсем рядом с ним в повозке сидела Хоро – та, что ненавидела пастухов больше всего на свете.

В первую очередь из-за этого и следует обуздать любопытство, мелькнуло в голове у Лоуренса.

Пока Лоуренс пытался успокоить свои мысли, пастушка, которую он попросил помолиться за его безопасность, подняла посох двумя руками высоко вверх и начала выпевать молитву.

- Парути, Мис, Туэро, мору. Лу, шпитцоу, тирадо, куру.

Язык этот был ведом только пастухам; он не походил ни на древний язык Священного писания, ни на какой-либо из языков, употребляемых в разных странах мира. Сколько его ни слушай, все равно он кажется таинственным и странным.

Сами пастухи не знали в точности, что означают их молитвы; но тем не менее когда пастух молится о безопасной дороге, он всегда читает одну и ту же молитву, из какой бы страны он ни был родом.

Даже завершающее действие – когда пастух опускает посох и дует в рожок, извлекая из него единственную протяжную ноту, – всегда одно и то же.

Лоуренс поблагодарил пастушку и протянул ей потемневшую медную монету. Это был обычай – благодарить пастуха не золотой или серебряной, но медной монетой; и по обычаю же пастух не мог отказаться от вознаграждения. Пастушка протянула руку – рука оказалась чуть крупнее, чем у Хоро, - и Лоуренс опустил в ладонь монету, вновь выразив словами свою благодарность.