Волчок

Идя к воротам через ночной осенний сад, я продолжал чувствовать озерную чистоту Вариного зеркала. Сама Варя с посохом вышагивала впереди, напевая одну из своих бессмысленных старушечьих песенок без мелодии и без слов: та-ира-рам-ти-титирам-ти-ра-рам. Это означало, что Варвару обуяло вдохновение и редкое довольство собой.

На ночной платформе не было ни души. Пес тоже куда-то исчез. Может, дождался того, кого встречал?

6

Подбадриваемая мечтами и домашними, Варвара принялась за работу. Дни и ночи она резала стекло, плавила олово, гладила утюгом узорные лоскутки, вкладывала в толстый словарь римского права лепестки цветов. Лудила, пела, кашляла, плясала, ругала Герберта, паяла, кашляла. На этот раз она готова была немедленно представить каждое новое зеркало зрителям и покупателям. Похвала стала ее кофеином, ее алкоголем, ее едой. Варвара звонила ближе к ночи и говорила:

– Ты обязан узнать себя в новом зеркале.

– Вдруг не узнаю?

– Может и к лучшему, касатик.

Ткань зонта царапали холодные коготки дождя, когда я ждал на вокзале вяхиревскую электричку. Нужно было ловко закрыть зонт, успев войти в тамбур сухим из воды. К тому же я вез прямоугольник тонкого стекла, завернутого в газеты. Когда везешь стекло, все привычки отменяются. Когда едешь к Варваре Ярутич, о привычках лучше вообще позабыть. Словом, я отлучен от всех прежних привычек, не привыкая ни к чему новому.

Варя встречала меня у ворот, и мы шли через мокрый сад, ежась от частых капель. В избе-мастерской нас встречал Герберт с видом благосклонного вельможи, готового обласкать, обскакать, прикогтить и помиловать. Он карабкался на руки, заглядывал в глаза, и электричество кошачьего блаженства согревало мастерскую узорами мурлычущего уюта. Каждый раз по дороге я гадал, каким будет новое зеркало. Угадать было невозможно. Одно вытягивалось в человеческий рост, и подо льдом вставок горела золотом церковная парча. Тот, кто в нем отражался, выглядел средневековым святым. У другого стекло обступали изразцы, к ним хотелось приложить ладони, чтобы согреться. Еще одно зеркало напоминало фантастический орден, которым стоило украсить мундир какого-нибудь заслуженного великана. На торжественных аудиенциях приглашенные могли бы, разглядывая награду, видеть в ней собственное лицо: орден Самопознания первой степени.

Осень – лучшее время делать зеркала. Я поискал глазами, куда бы сесть, но увидел только голубое обшарпанное креслице, поэтому остался стоять. На плечах мурчал горячий Герберт, боа и констриктор в одном лице, точней в одной бесцеремонной морде. Время капало с крыши на поленницу и переливалось полосками мехового мурлыканья.

Наконец Варвара принесла из темных сеней новое зеркало и поставила на мольберт. Она откинула мешковину, и я вздрогнул. Зеркало было строгой формы: простой квадрат стекла в квадратной раме. Но каждая точка квадрата была магнитом долгих взглядов и огнивом любопытства. Кусочки желтоватой мозаики казались зернами, плотно сидящими в початке, а посреди янтарных мостовых стояли слюдяные лужи, на дне которых горели лоскутки ситца – с угловатыми лошадьми, с редкими елками, с рублеными солнцами и синими холмами. Простой узор, а сразу хочется туда, в редкий лес, на зубчатый пригорок, идти с горки на горку и знать, что ничего дурного никогда не случится – ни с тобой, ни с Варварой, ни с родными, ни с Гербертом, да и вообще ни с кем.

Для себя и про себя я назвал его Зеркалом для детской: оно предлагало запасной выход в божий мир, недостоверный, но при этом кажущийся спасительным, потому что воображение и есть детский, неадекватный и спасительный ответ жизни.

Луч лампы из-за угла, мурлыкающее тепло кота на плечах, Варвара в юбке, переливающейся узорами, – хотел бы я остаться завитком этого орнамента навсегда.

– Сегодня я полезла на дуб, и на меня упала изабелла, – вдруг произнесла Варвара.

Ненарисованный мир возвращался, ловко обогнув зеркальные преграды. Старый дуб, под которым стоял садовый стол, оплела виноградная лоза, где к октябрю вызревали кисти мелкой, густо-душистой изабеллы. Варвара постоянно откуда-нибудь падает, что-то падает на нее, а все, что не падает само, она искусно роняет. Тишина Варвариной жизни уходит в картины и зеркала, а создательница этой тишины гремит кастрюлями, бьет тарелки, кричит на собак, ругается с родителями и со мной, получая изабеллой в темя. Мне захотелось погладить Варю по ее бедовой голове. Герберт понял меня без слов и перескочил на руки к хозяйке, точно теплый урчащий сфинкс.

7

– Пусть тебе приснится слон, который держит хоботом розу. А слона держит мышь-силач, а мышь едет на панцире улитки, а улитка ползет по боковине наперстка, который надет на твой мизинец.

– А тебе пусть приснятся восемь пустых стульчиков вокруг самоиграющей скрипки.

8