Волчонок

Она открыла глаза, еще не осознав смысла слов, проснувшись только от их упорядоченности, от самого звука чужого постороннего голоса, внезапно вторгшегося в ее сон. И не сразу поняла, что слова обращены к ней, что это она — госпожа, потому что во всех ее ночных видениях, хаотических, лишенных смысла, самым страшным, самым пугающим было именно это: проснувшись, она не могла вспомнить ни своего имени, ни того, где находится.

Чье-то лицо склонилось над ней, странно-знакомое и незнакомое, уродливо увеличенное, словно в кривом зеркале. Огромные, безобразно выпяченные губы шевельнулись:

— Госпожа..

Мгновение тянулось долго, невозможно долго, томительно-долго, но оно минуло, и она вспомнила. И странное лицо, склонившееся над нею, приобрело нормальные размеры и черты, превратилось в изрезанное морщинами коричневое лицо Фрины, а непонятное сводчатое помещение — в спальню. И голос Фрины был привычным — дребезжащим, скрипучим, может быть, самую малость громче обычного:

— Госпожа…

Лаодика шевельнулась, расслабленно вздохнула. Снова прикрыла глаза.

— Я не сплю. — Голос ее был тихим и слегка охрипшим. — Чего тебе, Фрина?

Старуха уже давно ничего не слышала, но легко угадывала смысл сказанного по движению губ. Она еще ниже склонилась над Лаодикой, так что царица ощутила ее горячее сухое дыхание, и шепнула:

— Он пришел.

Лаодика не открывала глаз. Фрина в замешательстве оглянулась на стоящего у входа человека и повторила:

— Он пришел.

— Я слышу. Можешь идти, Фрина. Ложись спать, ты мне больше не нужна сегодня.

Фрина ушла. Лаодика опустила ноги на пол, села. Только после этого взглянула на стоящего у входа.

— Я ждала тебя вчера, Аристей.

— Я пришел сегодня.

Он хмуро смотрел на нее. Единственный горящий светильник бросал колеблющиеся отсветы на его лицо, но лицо все равно казалось безжизненным. Темный плащ скрадывал фигуру, превращал Аристея в нечто огромное и бесформенное. Раньше Лаодика боялась его, вернее — его огромности. Сегодня она этого страха не ощущала.

— Я была права? — сухо спросила царица.

— Да. Он ночевал во дворце.

— Один?

Аристей усмехнулся.

— Конечно, нет, — сказал он. — С ним была Танит.

— Что скажешь? — спросила Лаодика. — Когда ты сделаешь это?

Аристей усмехнулся снова.

— Я уже сделал. Он мертв.

Лаодика замерла.

— Повтори.

— Он мертв, — равнодушно повторил Аристей. — Она тоже.

Лаодика медленно поднялась, подошла к стоящему в углу столику. Провела пальцами по кувшину с вином, потом по своему лицу. Теперь она знала, почему в снах не помнила своего имени.

Потому что, проснувшись однажды, царица Лаодика должна была услышать именно эти слова.

— Подойди, — сказала она.

Аристей сделал шаг, другой и остановился. Его качало из стороны в сторону, будто пьяного.

— Ты пьян? — неприязненно спросила Лаодика.

Он молча покачал головой.

— Что с тобой?

Он не ответил. Лаодика слышала только его дыхание, хриплое и громкое.

— Ты ранен?

— Он задел меня ножом, — через силу выдавил Аристей. — Моим же ножом, проклятье… Он успел вывернуть мне руку и ударить. Будь он проклят… — голос Аристея сел до шепота. — Будь он проклят…

Лаодика мельком глянула на него и отвернулась.

— Куда? — равнодушно спросила она.

— Будь он проклят… — шепотом повторял Аристей. — Будь он проклят, он ранил меня…

— Куда? — снова спросила Лаодика. Не потому, что это ее интересовало. Она чувствовала необходимость прервать бессвязный шепот.

Аристей, словно проснувшись, непонимающе посмотрел на нее. Вяло махнул рукой.

— Неважно. Это не смертельно. Просто я устал.

Она пожала плечами, подняла кувшин. Темная струя полилась в ритон.

— Выпей, Аристей. Это хорошее вино. Любимое вино царя… — она запнулась. Она не могла сказать, что всегда держала в спальне это вино для Митридата Эвергета. Даже когда он перестал посещать ее, она все равно держала для него это вино. Для мужа и царя, которого больше нет. Теперь она предлагает вино его убийце. — Потом можешь пойти и как следует выспаться. Тебе следует отдохнуть. Ты заслужил отдых.

Он взял ритон обеими руками, но пить не стал. Лаодика отошла в угол. Глядя в сторону, сказала:

— Он был твоим другом когда-то.

— Он был твоим мужем, — сказал Аристей.

— Он был тебе хорошим господином.

— Царем, — поправил Аристей.

— Царем, — повторила она.

— Царь не может быть ни плохим, ни хорошим, — сказал Аристей.

— Почему?

— Я ненавидел его, — сказал Аристей. — Но его больше нет. И это хорошо. А мы — есть. И это тоже хорошо. Наверное, ты права, он вяло усмехнулся. — Наверное, он был мне хорошим царем. Но — царем.

— Теперь ты убил его.

— А ты приказала это сделать.

— Я — не о себе. Я знаю, почему поступила так. Но я говорю о тебе.

Аристей поднял ритон, собираясь выпить. Пристально глядя в его лицо, Лаодика спросила:

— Можешь ли ты объяснить мне, почему ты согласился на это?

Он удивленно взглянул на царицу, еле заметно пожал плечами, все еще держа в руках полный ритон.

— Я взялся за это, надеясь получить от тебя награду, — он оскалился. — Я ошибся?

— Ты не ошибся.

— Люди — волки. Это я давно понял, еще ребенком. Значит, надо стать волком. Раз все — волки, значит, быть волком — хорошо.