Вольер

— Разве вас никогда не волнует, — неуклонно продолжала племянница, — что, если бы мы переехали далеко отсюда или были бы вычеркнуты из жизни, наша местная известность автоматически перешла бы к людям, занявшим наш дом и сад? Люди говорили бы друг другу: «Вы видели магнолии Смит-Дженкинса? Просто совершенные цветы» или «Смит-Дженкинс рассказал мне, что на их магнолиях в этом году не будет ни единого цветка; восточный ветер погубил все завязи». А если бы после нашего исчезновения люди все еще связывали наши имена с магнолией, независимо от того, кто временно владеет ей, если бы они говорили: «Ах, это дерево, на котором Гартлберри повесили своего повара, потому что он неправильно приготовил соус со спаржей». Вот это будет нечто, сделанное по нашей инициативе, это нельзя будет свалить на восточный ветер или живучесть магнолии.

— Мы никогда не сделаем ничего подобного, — сказала тетя.

Племянница неохотно вздохнула.

— Я не могу этого представить, — признала она. — Конечно, — последовало продолжение, — есть множество способов вести подлинную жизнь, не совершая выдающихся актов насилия. Это ужасные мелкие повседневные действия притворной важности придают оттенок вольерности нашей жизни. Было бы занятно, если б не было так пафосно и трагично — слышать, как дядя Джеймс утром собирается и объявляет: «Я должен нынче отправиться в город и выяснить, что люди говорят о Мексике. Дела там начинают принимать серьезный оборот». Потом он направляется в город и очень серьезным тоном беседует с торговцем табачными изделиями, кстати покупая унцию табака; возможно, он встречает еще парочку мыслителей мирового масштаба и беседует с ними столь же серьезным голосом, потом он плетется назад и объявляет с преувеличенной важностью: «Я только что говорил с некоторыми людьми в городе о состоянии дел в Мексике. Они соглашаются с моим мнением, что там все станет еще хуже прежде, чем дела пойдут на лад». Конечно, никого в городе нисколько не заботит, каковы его взгляды на положение дел в Мексике и есть ли они вообще. Торговец табачными изделиями даже не переживает о покупке унции табака; он знает, что дядя купит то же самое количество того же самого табака на следующей неделе. Дядя Джеймс мог бы точно так же лежать на спине в саду и беседовать с сиреневым деревом о привычках гусениц.

— Я вовсе не желаю слушать подобные вещи о твоем дяде, — сердито возразила миссис Джеймс Гартлберри.

— Мое собственное положение столь же ужасно и трагично, — сказала племянница беспристрастно. — Почти все во мне — обычная посредственность. Я не очень хорошо танцую, и никто не может по чести назвать меня красивой, но когда я направляюсь на одну из наших унылых маленьких местных танцулек, там я, предполагается, «чудесно провожу время», вызываю горячее уважение местных кавалеров, и иду домой, полная радостных воспоминаний. На самом деле я просто провожу несколько часов в безразличном танце, выпиваю бокал ужасно сделанного кларета и слушаю огромное количество непрерывных легких разговоров. Похищение кур в лунном свете вместе с весельчаком-викарием было бы бесконечно более захватывающим; вообразите себе удовольствие урвать всех этих белых минорок, которыми Чибфорды всегда так хвастают. Продав их, мы можем отдать все доходы на благотворительность, так что в этом не будет ничего особенно дурного. Но ничего подобного нет в пределах вольера моей жизни. На днях кто-то унылый, приличный и непримечательный будет «говорить мне комплименты» на теннисном корте, как это обычно бывает, и все унылые старые сплетницы в окрестности начнут спрашивать, когда мы обручимся, и наконец мы поженимся, и люди будут дарить нам масленки, и пресс-папье, и заключенные в раму картины, изображающие молодых женщин, кормящих лебедей.

— Эй, дядя, вы уходите?

— Я только прогуляюсь в город, — объявил мистер Джеймс Гартлберри с некоторой важностью. — Я хочу услышать, что люди говорят об Албании. Дела там начинают принимать очень серьезный оборот. По моему мнению, мы еще не видели самого худшего.

В этом он был, вероятно, прав, но теперешнее или будущее состояние Албании не имело ничего общего с начавшимися рыданиями миссис Гартлберри.