Вольер

– С чего тот парень вообще согласился сыграть эту роль? Нет, даже так: с чего он согласился к вам пойти? Ты говорила, что он не был ошарашен. Значит, его предупредили о том, что его ждет. Значит, какая-то мотивация у него была. Ему заплатили?

– Знаю я, что за мотивация, – проворчала Лидия, сжимая кулаки в карманах черного пиджака в белый горошек. – Ему Дианка нравится. По нему видно было. Вряд ли она платила, не представляю, сколько нужно денег, чтоб кто-то согласился к нам прийти.

– Может, она применила силу, и из-за этого он пришел? Шучу. Странный человек этот травматолог, – покачала головой Катя. – Извращенец какой-то. Она же не разговаривает.

– Видимо, потому и нравится, – мрачно сказала Лида.

– Тебя это огорчает?

Лидка кивнула и отвернулась. Лицо скривилось в левую сторону. Признаваться в своих чувствах было не просто неловко и непривычно, а ощущалось прямым нарушением гигантского свода неписаных законов семейства Смолиных. Там никто ни разу не заговаривал (и не орал) о любви или чем-то похожем; зачем говорить о том, чего никто из них не видел? Лидия ступала в запретную зону.

– В конечном счете почему ты на него запала?

– Имя красивое, – мрачно отшутилась Лида. – Откуда я знаю. Красивый. Вежливый. Смелый.

По мере перечисления эпитетов надрыва в голосе становилось все больше. Хорошо, что эпитеты быстро кончились.

– У тебя еще остались какие-то чувства?

– Видимо, да, – признала Лидия, повесив голову. Теперь лицо скривилось на правую сторону. Ее внешности это не улучшило. Очки съехали на кончик носа.

– Стоило тебе увидеть нормального человека, как ты сразу на него запала. Я вот ничего не ощущаю.

– Зато к тебе часто что-то ощущают.

– Лучше бы поесть давали вместо этого.

– Намекни…

– Придется отвечать на его чувства.

– На сытый желудок ничего не хочется, вряд ли ответишь. Будешь сидеть с отвисшим брюхом и зевать.

– Тогда и его надо перекормить для симметрии, чтоб ему не было обидно. Вдвоем будем как два колобка.

– И потом сожрать его самого. Откормленный поклонник должен быть хорошей едой.

– Каннибализм? Интересная мысль. Остатки можно законсервировать.

– Осталось найти подходящего кандидата.

Прозвенел звонок. Начинался Катькин любимый английский. Лида его терпеть не могла: сплошные исключения, правил чтения никто не соблюдает, еще артикли какие-то, а уж времена там на любой случай жизни. Больше всего убивали правила чтения, благодаря которым Лида как-то раз повеселила всю группу, прочитав не «вареное яйцо», а «вареный орел». С тех пор она еще пуще недолюбливала английский. Он казался полной мутью. Не то что четкая и логичная химия. Лидия решила поразвлечься и устроила так, чтобы учительница пересадила Влада Костецкого к Саиду Рагимову. Для этого очень кстати оказался найденный на полу блок клейких оранжевых стикеров для записей. Катя шепотом пообещала организовать пересадку Локтева к Реброву, чтобы получился анатомический дуэт.

Тем временем в классе, где учился Стас, не происходило ничего особо интересного, и он, пользуясь моментом обычного мордобоя одноклассников, стянул из чьего-то портфеля кошелек. Вышел в туалет, деньги переложил себе в карманы, сам же кошелек оставил лежать на подоконнике. Он вышел, гордый тем, что какая-то честность у него сохранилась. Подумаешь, деньги взял. Зато кошелек остался целым. И драться не пришлось, никто не пострадал. Образец благородства, да и только.

Аркадий благодарил богов за то, что исчез запасной ключ и не надо было проводить унизительное следствие. Эльвира рассуждала о том, как следует обращаться с убийцей, когда она его наконец-то найдет, при условии, что это кто-то из домашних. Сдавать в полицию исключено. Семья должна оставаться семьей при любых условиях. Что тогда делать? Избить? Лишить питания? Затем она вспомнила о пропавшем ключе и задумалась, кто еще мог приложить руку к убийству мерзкого чудовища, то есть мамы. Вдруг заявились Софья или Петр? Эх, какой разговор мог бы с ними получиться!

– Что, приехали? Соскучились по родственничкам? – спросила бы Эльвира, уперев руки в бока.

– Мы поняли, что очень виноваты перед мамой, – сказали бы брат и сестра, оба потрепанные жизнью и одетые в лохмотья.

– А передо мной?! – истерично завизжала бы Эльвира. – А передо мной?! Вы же бросили не только ее, но и меня!

– Мы надеемся, что вы обе нас простите… – промямлили бы беглецы и упали бы на колени в грязном коридоре, где обувь прилипала к полу и пачкалась об него.

– Через столько лет?! Ха! Вы нам не нужны! Убирайтесь отсюда! Предатели!

Дальше она закатила бы фирменную истерику, негодование для которой копилось десятки лет. Ее злобный визг достиг бы небес. Его бы слышали в пролетающих мимо самолетах. Морда треснула бы от воплей. В общем, в голове Эльвиры было вместилище абсурда, но оно ей нравилось. Больше у нее ничего не было.