Волевое усилие

Вкапывание столбов проходило при огромном стечении народа. Самойлов взмок. То ямы получались мелкими, то столбы слишком толстыми. Наибольшее количество советов давали возбужденные происходящим женщины. Мужчины вначале подходили, опасливо оглядываясь: как бы и их не заставили копать ямы. Потом, осмелев, начали помогать женщинам.

Самойлов уже окрашивал усилием воли последний столб, когда сквозь заслон уставших зрителей прорвался Гутарин, схватил Александра за рукав и потащил в столовую.

– У тебя для чего такие способности? Столбы им вкапывать?

– А веревки кто будет натягивать? – неслось им вслед.

– От работы увиливает! Ишь ты, феномен!

– На черта ты связался с ними? Для этого, что ли, у тебя волевое усилие? Сейчас интереснее придумаем.

– Подожди, – остановил его Самойлов. – Как ты сказал?

Гутарин удивленно остановился.

– Для чего у меня волевое усилие? – закричал Самойлов.

И только сейчас он понял все.

– Наконец-то, – устало выдохнул Нанни. – Я уже начинал отчаиваться. Его седые волосы слиплись и серыми сосульками упали на лоб. Глаза глубоко запали. На лице явственно проступали сотни морщинок. Ему нужно было поспать, только никак не удавалось. Мысли его текли ровно и спокойно, но будто стороной.

«Те двое с "Вызова" послали одно-единственное сообщение. Его принял автомат – прокалыватель пространства. За один рабочий цикл автомат обходит около полутора тысяч звезд, неся аварийную патрульную службу и записывая электромагнитные сигналы, если в них есть информация. На планете около одной из этих полутора тысяч звезд сейчас дожидаются спасения или смерти два пилота. Автомат не записал шифра ни звезды, ни планеты. Значит, на них не были еще установлены радиобуи. Автомат принес только сообщение… Но откуда? Если бы вместо него был человек! Автоматы не программируются на исчезающе малые по вероятности процессы и события. Кто мог знать?»

– Нанни, почему Сантису ничего не сказали? Ни цели, ни методов? спросил Эрд, почувствовав, что старик не спит.

– Все должно быть очень естественным. Ненаигранным. А он плохой артист. Ему нужно было войти туда без всякого всплеска. А потом он создаст целый водоворот… бурю. Но это уже ни для кого не покажется странным. Странное явление удивило – и все. Его последствия кажутся логичными.

«Сейчас десяток перехватчиков шарит по окрестностям тысяч планет. Но это поиск вслепую. На всякий случай. А вдруг повезет. Никто не верит в благоприятный исход этих поисков, потому что второго сообщения с "Вызова" не будет. Нет энергии, чтобы запустить громадину аварийного передатчика. А портативный передатчик на "Вызове" не установили, потому что какое-то маленькое СКБ не успело их сделать. Не выполнило план. И все же поиск ведется. Может быть, для очистки совести? Чьей? Тех, кто жил сто лет назад? Их уже нет. Своей? Но мы ни в чем не виноваты. Просто это один шанс из тысячи. И Сантис должен повысить эту вероятность ровно в тысячу раз».

Напряженная тишина взорвалась шквалом вопросов, когда утром Самойлов переступил порог отдела. Он не слышал отдельных фраз, не понимал, что ему говорят. Начальника отдела вытеснили на периферию, и он никак не мог пробиться к Александру.

Толпа напирала и требовала. Неуверенно улыбаясь, Самойлов подошел к стене и волевым усилием вбил в нее гвоздь по самую шляпку. Шум на мгновенье стих, а потом еще более усилился. Пришлось вбить второй гвоздь. А через десять минут на стене красовался контур цветка, какие обычно рисуют в детских садах, выбитый гвоздями. Потрясенные зрители несколько успокоились. Теперь Верещагин довольно легко смог пробиться в центр толпы.

– Самойлов, ты не устал? – озабоченно спросил он.

– Чуть-чуть, совсем немного, – ответил Александр.

– Дело есть. Поговорить надо. – Очевидно, начальник отдела тоже немало передумал за ночь. – План работ сорван ко всем чертям.

– А что нужно сделать?

– Двадцать пять образцов нужно настроить в этом месяце. Вот ты и помоги их выдать из макетной мастерской.

– А по плану? – сдавленным голосом спросил Самойлов.

– По плану пятьдесят, – всхлипнул Верещагин и, вытирая уголки глаз платочком, добавил: – Хоть бы двадцать пять. А?

– Нет, – твердо сказал Самойлов.

– То есть как нет?

– Пятьдесят.

– Двадцать пять.

– Пятьдесят – и точка. Это мое последнее слово, – заключил Самойлов.

– Ну хорошо, – устало согласился Верещагин. – Так уж. Из дружеских чувств. Согласен на все пятьдесят.