Вольф Мессинг — человек-загадка

Другой эксперимент состоял в том, чтобы пройти на глазах трехрядной охраны одного военизированного учреждения, заранее предупрежденной, что именно меня-то и нельзя выпускать. Четырем часовым были даны мельчайшие приметы моей внешности и с точностью до долей минуты время моего предполагаемого прихода. Задание я выполнил без особого труда. Вспомнилось тогда, что уходить из полицейского участка было куда сложнее. Уже хотя бы потому, что тогда решался вопрос жизни и смерти, и сам я находился под повышенной психической нагрузкой. Там любой холостой «выстрел» мысленного приказа мог стоить мне дорого.

И хотя эти эксперименты проводились по указанию самых высокопоставленных государственных деятелей, но слух о них, однако, распространился по столице, обрастая, как всегда, по пути былями и небылицами.

Нисколько не сомневаюсь, что именно те правительственные задания и дали повод моим недоброжелателям, а также просто бездумным сплетникам злословить о моем якобы тесном сотрудничестве с НКВД. Слухи ходили чудовищные. Мне приписывали участие в следственных допросах важных политических заключенных в казематах печально знаменитой Лубянки. Более того, я будто бы мысленно «просматривал» настроение ближайших сотрудников Сталина, которых он мог подозревать в оппозиционных настроениях или даже заговорах.

Тебе, Танечка, как медику известна клятва Гиппократа, которую врачи дают перед началом своей практики. Смысл ее в том, что они клянутся употребить свои медицинские знания только на благо людям. Так вот, когда я впервые открыл в себе телепатические возможности, когда я осознал, что обладаю таинственным даром «повелевать» людьми, я сам себе поклялся, что никогда и ни при каких обстоятельствах я не буду использовать свой дар во вред человеку и обществу в целом. Ни разу я не нарушил это нравственное обязательство. Хотя знаю, что и по сей день злоязычники плетут обо мне самые невеселые истории.

Нужно, правда, сказать, что и сами власти на первых порах не очень мне доверяли. Продолжали довольно долго всесторонне меня «прощупывать», особенно, если учесть всегда свойственное им подозрительное отношение к разного рода оккультным проявлениям, не укладывающимся в негибкие рамки материализма.

Была и другая причина для недоверчивого ко мне отношения, чисто политическая, так как я был пришельцем с Запада, да еще из Польши, к которой тогда у них было самое враждебное отношение. И во время первой встречи со Сталиным я недвусмысленно сказал ему, что его страна на Западе не имеет надежной защиты, что самый «лучший» друг его станет самым ярым врагом. На мои предупреждения Сталин не отреагировал. Позже я снова и снова пытался довести до сведения начальства свою уверенность в предстоящем нападении Германии, но мне ответили, что когда понадобится мой совет, меня поставят в известность...

Но все когда-нибудь кончается. Улеглась подозрительность и ко мне, и я получил возможность работать сравнительно свободно. Но сенсационного ажиотажа вокруг моего имени не создавали.

Первые большие аудитории советского зрителя я получил во время гастролей в Одессу и Харьков, а потом в Тбилиси, где и застало меня известие о нападении Германии на Россию.

Глава 17 Передовой тыл

Воскресное утро 22 июня 1941 года я помню до мельчайших подробностей. А еще лучше помню свое собственное настроение. Кроме того, что я не мог не разделять общей тревоги — беда-то пришла настоящая — я сокрушался от невеселых мыслей, что к моим предупреждениям о войне не прислушались, и о теперешней своей ненужности. О личном участии в боях или даже в какой-либо косвенной помощи фронту не могло быть и речи. При моем здоровье от меня бы отмахнулись, каким бы патриотом я себя не выказывал. А кому в такой час нужны мои психологические опыты, с грустью думал я.

С такими вот мрачными мыслями и возвращался я в Москву из Грузии. На всех станциях и даже незначительных полустанках наш пассажирский поезд останавливался, порой надолго. Зеленую улицу давали только военизированным эшелонам. На всех остановках я неизменно выходил прогуляться по перрону и почему-то ни разу не попытался «проникнуть» в мысли озабоченных людей, осаждавших штурмом вокзальные кассы. Я понимал, что помыслы у всех схожие: как спастись от надвигавшегося шквала войны.

Попадал я на таких остановках и в неприятные ситуации: несколько раз меня задерживали патрули. Мой экстравагантный вид и иностранный акцент вызывали активное подозрение. Тому еще способствовало постоянное напоминание по радио и в наспех отпечатанных плакатах, что в тыл фашисты забросили свою агентуру.

Даже по прибытии в Москву я был арестован, несколько часов провел в военной комендатуре, пока шло выяснение моей личности. Так что я старался теперь без надобности ни с кем не вступать в разговор, чтобы не обнаружить незнания языка.