И, словно в подтверждение его слов, совсем близко тяжко охнули новые взрывы, вой самолетов сделался гуще и громче, сквозь этот вой и взрывы раздались пулеметные очереди... И темные окна вдруг озарились огнем пожаров.
А по коридору уже слышался топот многих ног. Кричали полуголые, выскочившие из постелей женщины, мужчины в пижамных штанах и тапочках на босу ногу. Раздавались выкрики, ахи, отрывочные реплики:
– Что это? Может, военные учения?
– Какие, к черту, учения?! Город бомбят, а вы – учения!
– Неужели это немцы?!
– А кто же, как вы думаете? Японцы?!
– Господи, что делать-то?
– Товарищи! Спокойствие! Сохраняем спокойствие! Я сейчас поеду в горком партии и все узнаю! – прокричал Осип Ефремович. – Никакой паники!
В комнате Мессинга никого не осталось, кроме Дормидонта Павловича. Он по-прежнему сидел за столом, дымил папиросой. Наконец сказал:
– Выходит, правильно ты пророчил, Вольф Григорьич... вот и война... Что теперь будет-то?
– Через неделю немцы будут в Минске, – сказал Мессинг.
– Через неделю? – перепуганно переспросил Дорминдонт Павлович. – Ну это ты маху даешь, Вольф Григорьевич! На границе столько войск... там же Красная армия...
– Через неделю немцы будут здесь, – жестко повторил Мессинг. – Вы пойдете в армию?
– Не возьмут – мне пятьдесят два ... – Дорминдонт Павлович налил себе водки и выпил, повторил: – Через неделю? Ну это ты зря так, Вольф Григорьевич... ей-богу, зря.
Через неделю после вторжения, 29 июня, немецкие танки ворвались в Минск, хотя Брестская крепость, истекая кровью, оборонялась больше месяца...
Поезд шел на восток. Плацкартные и общие вагоны были набиты битком. Многие спали на багажных полках, под потолком или сидя, привалившись спинами к стенам вагона или к плечу соседа. На маленьких столиках в каждом отделении одна и та же еда – шелуха от вареных яиц, помидоры и огурцы, куски вареной курицы, остатки недоеденной воблы. Где-то в конце вагона заунывно пиликала гармонь, перестукивали колеса, потрескивали переборки вагона. Везде скученно, душно... много детей... То тут, то там слышен детский смех, крики, плач... Дети беззаботно бегали друг за другом по узким, заставленным корзинами, чемоданами и узлами проходам.
Мессинг сидел у самого окна, смотрел на мелькавшую полоску леса и придорожного кустарника, на желтое раскаленное солнце. Напротив него привалился к стенке купе Дормидонт Павлович, рядом примостился фокусник Артур Перешьян, на верхней полке дремала Раиса Андреевна.
За стенкой долго и заунывно плакал ребенок.