Вольф Мессинг. Видевший сквозь время

Аида Михайловна разбила в кастрюльку три яйца, добавила молока и принялась взбалтывать омлет вилкой.

– Никто тебя не заставляет пинать мертвого льва…

– Думаю, попытаются заставить, – ответил Мессинг.

– Ты не веришь, что все, о чем говорил Хрущев, правда?

– Не верю. – Мессинг вновь устало потер пальцами глаза. – Интересно, где был товарищ Хрущев, когда все это творилось?

– Там же, где и остальные…

Вот потому я и не верю, – упрямо возразил Мессинг. – Легко валить все на мертвого… Все кричат – это Гитлер! Исчадие ада! Негодяй! Человеконенавистник! Простите, господа, но вы сами выбрали этого Гитлера! На демократических выборах! Вы сами потом присягали на верность Гитлеру! Вся Германия единодушно! А теперь, выходит, он один во всем виноват? Он обманул нацию! Он повел ее не туда! Простите, господа, он повел ее туда, куда вы захотели пойти…

– Что ты хочешь всем этим сказать?

– Хочу сказать, что Гитлер был в каждом из них. Значит, и Сталин был в каждом из нас…

– Ты-то здесь при чем, Вольф! – Аида Михайловна с улыбкой обернулась. – Тебя здесь тогда и в помине не было.

– Был. Я пришел в Советский Союз перед войной, и я тоже в ответе за все, что тут делалось.

– Это уже чушь какая-то, Вольф. Даже слушать не хочу!

– А вот слушай! И нечего им всем теперь строить из себя невинную барышню, которую изнасиловали пьяные хулиганы… Ну что, готов омлет? Я есть хочу.

Аида Михайловна молча переложила омлет со сковородки на тарелку, поставила перед Мессингом, положила нож и вилку, придвинула хлебницу с нарезанным батоном.

И тут в прихожей заверещал звонок. Аида Михайловна вопросительно посмотрела на Мессинга, тот недоуменно пожал плечами, и Аида Михайловна пошла открывать.

Она вернулась в сопровождении худого небритого мужчины в солдатской шинели, усеянной бледными карболочными пятнами, в грязных, сбитых кирзовых сапогах. В руке он держал потрепанную кепку-«восьмиклинку». Мессинг смотрел на него, не узнавая. Аида Михайловна улыбалась и молчала.

– Здравствуйте, Вольф Григорьевич. Не узнаете? – человек широко улыбнулся. – Я Константин Ковалев. Летчик капитан Ковалев! Которому вы самолет купили!

– Боже мой! – Мессинг вскочил, рванулся к нему, опрокинув табуретку.

Он долго тряс руку Ковалева, и вдруг они порывисто обнялись…

Потом на столе появились пол-литра водки и колбаса, нарезанная тонкими дольками, и огурцы, и моченая капуста, и другая закуска.

Ковалев жадно и быстро ел, и Аида Михайловна только успевала подкладывать. Один раз он остановился, смутившись, посмотрел на нее:

– Я не слишком много ем?

– Перестаньте, Константин, что за глупости!? – возмутилась Аида Михайловна и сама взяла бутылку. – Еще выпьем для пущего аппетита?

– Да я уже захмелел, – улыбнулся Ковалев, а когда выпил рюмку, заговорил, продолжая свой рассказ. – Ну так вот… если б я приземлился, ну, на пяток километров южнее – точно к своим попал бы. А то – едва парашют погасил, слышу – немцы из лесочка гавкают. А потом и сами выбежали. Ну и… – Ковалев положил в рот сразу три кружка колбасы, откусил немалый кус хлеба и стал жевать. – Сперва плен, потом американцы освободили, – проговорил с набитым ртом, – передали нашим… а там разговор короткий – в товарняк и в Сибирь. Хорошо хоть не на Колыму. Там, говорят, зэки за три-четыре месяца на нет сходили…. А срока, по червонцу, нам досылкой приходили. Мы уже в лагере и – как раз срока приходят. Десять лет. Особое Совещание. По-нашему ОСО, – Ковалев усмехнулся, – осиновый кол и колесо…

– Не понимаю… – Мессинг пребывал в растерянности. – Ты же Герой Советского Союза!

– Там не я один был Герой Советского Союза, – вновь усмехнулся Ковалев

– Ничего не понимаю… – недоуменно повторил Мессинг. – А что теперь?

– Не знаю… Думаю, летать мне теперь не разрешат… Ладно, прорвемся. Устроюсь где-нибудь… может, механиком на авиционном заводе, если повезет…

– Нет, подожди, Константин, – не успокаивался Мессинг. – А Сталину писать не пробовал?

– Э-эх, Вольф Григорьевич… – Ковалев вздохнул, нахмурился, и под скулами у него обозначились твердые желваки. – Ему столько народу писало… Наверное, письма не доходили. А может, он и вправду считал нас предателями… Ладно, давайте еще выпьем. Вы, правда, извините меня – все ваши продукты съел…

– Я женщина запасливая, – отмахнулась Аида Михайловна, – могу снова такой же стол накрыть. Так что вы ешьте, Константин, ешьте. У меня душа радуется, когда гость так хорошо ест!

– М-м-м! – глухо, с отчаянием замычал Мессинг и потряс головой. – Я ничего не понимаю-у-у..

– А чё тут понимать, Вольф Григорьевич, – осклабился Ковалев и поскреб небритую щеку. – Я пока сидел, все понял… Родина – это одно, Вольф Григорьич, а товарищ Сталин – совсем другое…

– Я вас умоляю, Константин, больше нигде так не говорите, – почти прошептала Аида Михайловна.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Москва, 1957 год