Вольф Мессинг

Соотечественникам, свезенным в город из мест, не столь отдаленных — таежных поселков, заимок, бараков и даже из лагерей, — мое выступление да еще то, что концерт проходил на родном языке, показались чудом. Причем, волшебством обнадеживающим, прошибающим до слез, сулящим скорую перемену их нелегкой и горькой на чужбине судьбы.

Мне не хотелось бы теперь, из поднебесной высоты, вдаваться в детали депортации моих бывших соотечественников, но, поверьте, это было трудное испытание. Могу добавить, советским гражданам было не легче, тем не менее мало кто их нас, а также из простых поляков, был готов удрать куда глаза глядят, только потому что жрать было нечего и немцы вышли к Волге. У всех нас была крепкая закалка.

Это я, Вольф Мессинг, заявляю ответственно, чтобы не утверждали будущие знатоки моей жизни, даже те, с кем мне пришлось познакомиться в камере Ташкентского НКВД.

Впрочем, рассказ об этих знатоках — скорее, завистниках и иже с ними — впереди.

А пока…

Слухи, которые так долго будоражили моих бывших сограждан обернулись правдой внезапно, как вспышка молнии. Зачитанное в нескольких лагерях для интернированных решение правительства Союза ССР об учреждении польских национальных частей, мгновенно облетело все поселения и разбросанные по Средней Азии и Сибири польские колонии. Фантастикой казалось само право подать заявление в местную администрацию, пусть даже принимали их неохотно, порой с угрозами и проклятьями.

Но принимали! От всех желающих примкнуть к Андерсу!

Поляки были готовы на любые испытания. Многим моим соотечественникам до смерти надоело прозябать в Советской России на птичьих правах. Отправка на фронт казалась им куда меньшим злом, чем голод в еще не оттаявшей Сибири.

В заключительном слове я объявил, что покупаю на свои средства боевой самолет и дарю его самому храброму польскому летчику, который будет воевать на русском фронте. Весь зал встал и запел «Еще Польска не згинела…», что привело меня в восторженное состояние.

Подтверждаю из поднебесья, в тот день общей национальной мыслью всех собравшихся на концерт соотечественников была мечта — «скорее на фронт!», «скорее домой!», «сломаем хребет фашистскому зверю!»

На следующий день по совету зам начальника НКВД я отправил телеграмму советскому правительству с рапортом о горячем желании Мессинга В. Г. внести посильный вклад «в разгром фашистского зверя», для чего Мессинг В. Г. готов приобрести на личные средства боевой истребитель. В. Г. Мессинг просит вручить самолет самому храброму польскому летчику.

После того, как местная газета опубликовала статью о Вольфе Мессинге, купившим на свои средства самолет и передавшим ему товарищам по оружию, в нашей конторе разразилась буря.

Догадываетесь, в чем обвинил меня Трофимчук?

То-то и оно — никакому магу или здравомыслящему норматику в голову не пришло бы, что можно инкриминировать человеку, совершившему патриотический поступок. Степан Антонович признал меня виновным в том, что с подобного рода инициативами нельзя выступать без согласования с партийной организацией.

Когда на расширенном собрании Степан Антонович высказал мнение, что человеку, пренебрегающему волей коллектива, а также мнением партийных органов, не место в славных рядах советской интеллигенции, и коллектив дружно зааплодировал ему, я как-то сразу догадался, что пора уносить ноги из Новосибирска. Как спасение Мессинг воспринял предложение симпатичного капитана из управления Новосибирского НКВД отправиться в Среднюю Азию, и выступить перед поляками, собиравшимися там под красно-белым стягом. Я не задумываясь дал согласие на гастроли в Ташкенте.

Глава 3

Сейчас Мессингу трудно вспомнить название полустанка, на котором в его купе подсел новый пассажир. Это было часа в три ночи, когда я с трудом задремал. Разбудил меня паровозный гудок и громыхание двери, которую кто-то пытался открыть с наружной стороны. Спросонья меня ужаснула мысль — не оказался ли я в революционном Гамбурге и не пора ли поднимать руки и доставать бумажник? Однако голос в коридоре, круто выражавший свое недовольство, а также стук в дверь заставили меня поспешить. Я бросился к запору и едва не воткнулся лбом в дверь, когда осознал, что именно доносится снаружи.

— Пся крев, бисова джви! Бисов почёнк! Бисов край!..

Наконец пассажир ввалился в купе, рухнул на соседнюю полку и принялся разматывать какой-то длинный вязаный шарф.

— Прошу пана не беспокоиться… — строго предупредил он.

Наконец мой новый сосед снял шарф, затем лохматую с длинными ушами вязаную шапку. Наконец он уставился на меня, затем шлепнул ладонями по коленям и воскликнул.

— Кόго я видзе? То пан Мессинг!

Я от неожиданности натянул одеяло под самый подбородок. Тут меня и пронзило — это ж мой войсковой начальник, майор Поплавский!

— Дзень добрый, пан Поплавский! То я. Какими судьбами?

Далее мы заговорили на какой-то дикой польско-русско-еврейской мове.