Вольф Мессинг

— Вам что за дело. Считайте, что вы в гостях у советского правительства, которое щедро и заботливо оплачивает ваше пребывание в лучшей гостинице Союза.

Такими чудесами меня не раз удивляла моя новая родина. Что касается Виктора Григорьевича, работа постепенно сблизила нас. От него я узнал много нового насчет внутренних течений в партруководстве, а также о том, кто такие «двурушники», «оппортунисты», как «правые», так и «левые», что означает термин «враги народа» и «расхитители социалистической собственности». Свою доверчивость Финк объяснял убийственным доводом — «полноте, Вольф Григорьевич, от вас и так ничего не скроешь». Он же научил меня, как следует читать советские газеты.

Я сыронизировал.

— Вверх ногами?

— Нет, — ответил Виктор Григорьевич, затем без тени иронии добавил. — Но что-то в этом кульбите есть.

Я вынужден был верить ему, ведь товарищ Финк являлся не просто опытным в таких делах товарищем, но и орденоносцем, год назад получившим высокую правительственную награду — орден «Знак почета». По его словам, Виктор Григорьевич сумел отличиться двумя захватывающими повестями, повествующими о социалистическом преобразовании какого-то занюханного штетеле, о моих соотечественниках, отправившихся покорять таежные дали и распахивать целину. Первая называлась «Евреи в тайге», другая — «Евреи на земле».

В те дни мы напряженно готовились к первой гастрольной поездке на Урал. Дело было за малым — за поисками полноценного индуктора.

Лучше, конечно, индукторши.

В середине июня, когда Москва праздновала долгожданное вступление Карело-Финской республики в состав РСФСР, а центральные газеты печатали сообщения о введении новых воинских званий и фотографии счастливчиков, на которых ворохом посыпались первые генеральские чины, — мне позвонил Лаврентий Павлович.

Это случилось в ту самую минуту, когда, получив свежий номер «Известий», мне бросилось в глаза сообщение о том, что фашисты вступили в Париж. Я потерял дар речи. Дело было даже не в поразительной стремительности немецкого наступления и не в том, что французская оборона, опиравшаяся на хваленую линию Мажино, рухнула как карточный домик. Куда хуже было, что мой прогноз, озвученный в далеком тридцать первом году, в Шарлоттенбурге, так внезапно осуществился.

Телефонный звонок привел меня в чувство. Это был сам наркомвнудел. Он любезно напомнил о моем обещании навестить его в рабочем кабинете.

— Сейчас у вас найдется время?

— Ради Бога, Лаврентий Павлович, я всегда готов.

— Вот и договорились. Через пятнадцать минут машина будет ждать вас у подъезда.

Присутствовавший при разговоре Виктор Григорьевич вопросительно глянул на меня.

— Берия, — шепотом ответил я.

Его породистое литературное лицо сразу поглупело. Орденоносец некоторое время боролся с собой, потом едва слышно признался.

— Страшный человек.

Я усмехнулся. Оно, может, и так, да только не страшнее Вилли Вайскруфта.

* * *

Скоро я уже сидел в кабинете наркома — скромном, признаться, кабинете. Стены обшиты деревянными панелями, стол для заседаний покрыт зеленой скатертью, окна выходят на сумеречную даже в полдень, узкую улицу. Над рабочим местом портрет нашего дорогого балабоса.

Поздоровавшись, наркомвнудел сразу перешел к делу.

— Мне доложили, у вас острая нехватка индукторов. Ми можем помочь вам подобрать подходящую кандидатуру.

— Спасибо, Лаврентий Павлович. Мне бы не хотелось озадачивать вас подобными пустяками.

— Это не пустяк, товарищ Мессинг, это совсем не пустяк. Ми, болшевики, очень серьезно относимся к тем, что говорят со сцени, а также к тем, кто говорит со сцени. Впрочем, нет так нет.

Он сделал паузу, потом протянул мне газету и, вмиг опростившись, вполне по-человечески, не скрывая некоторой растерянности, поинтересовался.

— Читали?

Я взял газету, отыскал глазами информацию о том, что немцы вступили в Париж, и удрученно кивнул.

— Ваш прогноз оправдался, — сообщил Лаврентий Павлович и ворохом рассыпал на столе фотографии, на одной из которых была запечатлена Эйфелева башня с развевавшимся над нею нацистским флагом. — Что скажете, Вольф Григорьевич?

Я осторожно пожал плечами.

— Что-то не припомню, чтобы я давал такой прогноз.

С горечью комментирую — человек глупеет не тогда, когда он выглядит глупым, а когда полагает себя умным. Я сразу обо всем догадался, но, считая себя несусветным умником, все еще предпочитал хвататься за соломинку случайности, стечения обстоятельств.

— А я припоминаю, что на одном из своих выступлений вы объявили — на Эйфелевой башне будет развиватся флаг со свастикой!

— Это было не более чем догадка, — заволновался я. — Мне повезло. Я понятия не имел о сроках. Будущее дается мне в виде калейдоскопа. Эти картинки никак не привязаны к какому-то определенному периоду.

— Возможно, — согласился нарком. — Но в таком случае как вы объясните факт ваших встреч с Гитлером и прогноз насчет красних флагов над рейхстагом?