Правда, все эти перемены ничего в судьбе Моцарта не меняют. Большого заказа он не получает, продолжая существовать на своё «почётное жалованье» да на случайные заработки, более того — ему приходится даже обращаться к ростовщикам, чтобы хоть как-то удержаться на поверхности. Случаются дни, когда он испытывает недостаток в самом необходимом. Однажды Йозеф Дайнер, управляющий пивным заведением «У серебряной змеи», где супруги Моцарт иногда обедали в долг, заглянув к ним в один из холодных зимних дней, застал их танцующими. Он остановился, донельзя удивлённый.
— Слыханное ли дело! — воскликнул он. — Никак, господин придворный капельмейстер вздумал давать уроки танцев?
— Вот уж нет, — ответствовал Моцарт. — Просто мы греемся: печка-то наша давно остыла, а на дрова денег нет.
Добрый старик сжалился над мёрзнувшими и принёс им большую вязанку из собственных запасов.
— У вас, Дайнер, истинно христианская душа. Вот получу я деньги, с лихвой заплачу...
— Ничего, оно не к спеху. Если потребуются ещё дровишки, я вам с радостью услужу.
Однажды мартовским утром к Моцарту, лежавшему ещё в постели, неожиданно явился с визитом Эмануэль Шиканедер, директор театра «Ауф дер Виден», высокий, представительный господин, всегда одетый по последней моде и с самыми изысканными манерами. По его внешнему виду ни за что не скажешь, что родом он из крайне бедной семьи, что за спиной у него полная злоключений жизнь бродячего комедианта и что ему известны любые превратности судьбы. Моцарт уже давно знаком со своим гостем, ибо ещё шесть лет назад Шиканедер подвизался в роли директора «Кертнергор-театра», где давались преимущественно зингшпили, без особого, правда, успеха. После многочисленных поездок по стране со своей труппой, ставившей наряду с современными немецкими пьесами и народные комедии, что принесло ему немало денег, он вернулся в Вену, помирился со своей бывшей женой, державшей антрепризу в театре «Ауф дер Виден», и взял на себя его руководство. Поскольку он умеет в точности угадать и угодить вкусу венцев, любящих народный юмор, сборы в его театре всегда аншлаговые. Моцарт знает Шиканедера ещё и по масонской ложе, и, так как директор театра любит красиво пожить и с удовольствием платит за общее застолье, оба они не раз выказывали своё почтение богу Бахусу и в приподнятом настроении пивали на брудершафт.
— Не удивляйся моему раннему визиту, дорогой брат, — обращается Шиканедер к представшему перед ним в шлафроке Моцарту, — меня привело к тебе пресерьёзнейшее дело. Мой товар больше не в цене. Маринелли отваживает всю мою публику своими гансвурстиадами. Если ты мне не поможешь, я через месяц-другой буду при последнем издыхании.
— Чем же я могу помочь тебе, когда я беден, как церковная мышь?
— Ты разбогатеешь, как индийский набоб, если поможешь мне.
— Хотелось бы знать — как?
— Напиши для меня оперу — оперу, которая пока не снилась ни одному театру. Либретто уже почти готово.
— Кто его написал? Ты?
Шиканедер прокашлялся:
— Ну, скажем так: частично. Во всяком случае, источник нашёл я, и драматическая версия, естественно, тоже моя. Да, а стихи написал Гизеке, тот самый Гизеке, что сделал либретто для оперы Враницки «Оберон, король эльфов».
— Да, припоминаю, я видел её во Франкфурте.
— И какова она?..
— Ну, вполне приличная. Нечто новое во всяком случае. Мне давно уже представляется что-то в этом роде.
— Выходит, ты только меня и дожидался?
— Как называется твоя опера?
— Название у неё замечательное, — сказал Шиканедер с таинственным видом. — Такое название обеспечит нам две трети успеха. Называется она «Волшебная флейта».
— Неплохое название. А как насчёт оплаты?
— Брат, не станем терять лишних слов! Ты знаешь меня как человека, который и сам любит хорошо пожить, и другим даёт. Спроси моих актёров. Они тебе подтвердят. Это для меня дело чести.
— Идёт. Напишу для тебя, если Бог даст, оперу. Если мы потерпим фиаско, я не виноват: до сих пор мне волшебных опер писать не приходилось. Но обещай мне не передавать партитуру другому театру. Она принадлежит мне.
— Обещаю. От всего сердца!..