Вольфганг Амадей. Моцарт

Вот проходит спесивая светская красавица в невероятно пышном, покачивающемся туда-сюда кринолине, с немыслимо высоко взбитой причёской, утыканной цветами, и, оглядываясь по сторонам, строго лорнирует зал. Разве не похожа она на павлина?

А вот стареющая кокетка, сделавшая ставку на свои несметной цены драгоценности; она вызывающе выставляет напоказ сверкающие застёжки-аграфы, броши, колье, пряжки и кольца, как бы приглашая взглянуть на все оголённые части своего тела, от лба и до пальцев.

Рядом с ней прогуливается непомерно тучный господин в посаженном на корсет из палочек китового уса сюртуке, из-под которого виднеется пестро расшитая шёлковая жилетка жёлтого цвета, обтягивающая выступающее брюхо, она только подчёркивает его нездоровую полноту. Он останавливается перед юной красавицей, которая по сравнению с раскормленным фавном, старающимся выглядеть галантным ухажёром, кажется беззащитной нимфочкой.

Все эти странности моды, которые не увидишь в Зальцбурге, матушка Аннерль наблюдает из своего укрытия с понятным удивлением и насмешливой улыбкой. И вдруг, словно повинуясь чьей-то команде, на этот жужжащий человеческий рой ниспадает умиротворяющая тишина. Фланировавшие по залу гости торопятся занять места. Появляется гофмейстер в роскошном мундире и объявляет по-французски, что капельмейстер его милости князя-епископа Зальцбурга месье Моцарт имеет честь дать концерт, в котором заняты его шестилетний сын, Compositeur et maitre de musique, и одиннадцатилетняя дочь, la petite grand chanteuse[12]. Шестилетний композитор завершит концерт произведениями собственного сочинения.

Матушке Аннерль становится не по себе. Она ожидала, что в зале наступит полная тишина. Но ничего подобного, никакой благоговейной тишины. Наоборот, спокойное ожидание, предшествовавшее объявлению гофмейстера, уступает место оживлённому шушуканью и громким репликам. Публика успокаивается только после того, как её домашние, муж со скрипкой, а дети за клавиром, начинают выступление с небольшой сюиты.

Приподнятое настроение гостей, какие-то полчаса назад вставших из-за стола после обильной трапезы, не позволяет им сразу сконцентрироваться на музыке. А музыкантов это словно не трогает, они делают своё дело со всем возможным старанием.

Матушка Аннерль от злости прямо из себя выходит; это безразличие она воспринимает как личное оскорбление. Как бы ей хотелось высказать прямо в глаза бесстрастным аристократам всё, что она о них думает!

Но когда Наннерль своим нежным звучным голосом исполняет выходную арию, все внизу умолкают, а потом впервые начинают аплодировать. Лед поверхностного интереса подтаял, подогретый проснувшейся восприимчивостью ценителей музыки. И даже те, кто в ней не особенно разбирается, догадываются, что происходит что-то необычное. У матушки Аннерль падает камень с сердца. Она так боялась, что искусство её детей не найдёт ответа в душах этих людей! А как эта публика встретит её Вольферля? Это беспокоит её, более того — пугает. У неё такое чувство, будто неведомая сила тянет её к клавиру и заставляет играть, а у неё не шевелятся пальцы и она со стыда готова провалиться сквозь землю. На несколько секунд она даже закрывает глаза, чтобы прогнать это видение. До её слуха доходят знакомые звуки. Открыв глаза, она видит, как легко, без видимых усилий играет её Вольферль. Странное дело, дома она много раз слышала эту мелодию, но сейчас она звучит совершенно иначе, в ней словно нет ничего земного, она как бы доносится из сфер. По выражению лиц гостей она видит, что многие из них испытывают похожие чувства; они слушают её сына с такой же сосредоточенностью, как если бы внимали торжественной проповеди в церкви. Их немое молчание прерывается с последними звуками музыки, когда он встаёт и кланяется рукоплещущей публике первых рядов.

Теперь каждая последующая пьеса становится поводом для шумных выражений одобрения, завершающихся громом аплодисментов, когда Вольферль под занавес исполняет собственное произведение. Матушка Аннерль глазам своим не верит, когда пожилой генерал-фельдмаршал, грудь которого увешана орденами, высоко поднимает мальчика и, указывая на него публике, с чувством декламирует:

В силе песен Орфея
Я сомневался всю жизнь.
А теперь вижу ясно,
Что делал это напрасно.
Да здравствует маленький герой,
Способный на подвиг такой.

Несколько минут спустя слышит из-за спины голос барона Вальдштеттена:

   — Ну, каково быть матерью признанного любимца муз?

   — Я словно во сне, — тихо признается она.

   — Не сомневайтесь: Вена — это только начало пути, открывающее блестящие виды на будущее. Если даже знаменитый полководец граф Даун под впечатлением искусства маленького чудодея превращается в поэта?!

   — Мне немного страшно: а вдруг этот шумный успех вскружит малышу голову и он отдалится от нас с отцом? — тревожится она.