Вольфганг Амадей. Моцарт

Но вот все февральские тревоги позади: графиня тяжёлую болезнь победила и постепенно выздоравливает. Время от времени детям Моцарта позволено её навещать, и она расспрашивает их обо всех впечатлениях, а они, перебивая друг друга, рассказывают. Она не устаёт удивляться: как же быстро развивается этот мальчик — особенно в том, что касается музыки. Когда она как-то спросила его, трудно ли ему будет расстаться с Парижем, он ответил утвердительно, а когда она попросила обосновать это, объяснил:

   — Мне будет очень недоставать вас, госпожа графиня. И ещё двух моих друзей.

   — Кто эти твои друзья?

   — Месье Гримм и господин Шоберт.

Иоганн Шоберт, камер-виртуоз принца Конти, действительно произвёл неизгладимое впечатление на мальчика. Уже сама внешность его была неординарна: музыкант неимоверно худ, лицо аскета испещрено бесчисленными морщинами, свидетельствующими о его страстном темпераменте, и на нём горящие немыслимым огнём глаза. Воспитанник знаменитой музыкальной школы в Мангейме, находящейся под патронажем пфальцского курфюрста Карла Теодора, в своих композициях для клавира заметно отходит от традиционной, лёгкой мелодики, она у него торжественно-мрачная, что привлекает маленького Вольферля.

Он способен часами стоять, раскрасневшись, впитывая в себя эти тревожные звуки, и это начинает сказываться на окраске его собственных сонат.

Леопольду Моцарту, до конца верному старой школе, это влияние не по нутру, но все его замечания сын как бы пропускает мимо ушей — Вольферля явно привлекает это направление. Вот почему отец, в сущности, рад поскорее покинуть Париж и торопит с отъездом — несмотря на то что чрезвычайно горд достигнутым здесь успехом, который упрочил европейскую известность его детей-виртуозов.

Другой господин, причисленный Вольферлем к числу своих друзей, — Фридрих Мельхиор Гримм. Этот немец, избравший Францию своей второй родиной, представляет собой редкостный гибрид придворного и критика. Он, человек холодного расчёта и изощрённый дипломат, считает, что ему выпало предназначение помочь Моцартам словом и делом, — и в значительной степени парижане приняли музыкантов из Зальцбурга с распростёртыми объятиями благодаря ему.

XVI

Лондон, который уже тогда насчитывал около семисот тысяч жителей, производит на наших путешественников сильное впечатление своими размерами и оживлённым движением на улицах. Невольно напрашивается сравнение с Парижем. В Лондоне не так бросается в глаза, что это именно королевская резиденция, но зато жизнь здесь бьёт ключом не в пример парижской.

Во время прогулок они замечают, что здесь соединены в единый узел все колониальные связи. Оживлённая торговля — это жизнетворная артерия народа и основа его благополучия. Внешние различия между богатыми и бедными здесь не столь разительны, как там, где богатство и элегантность сравнительно тонкой верхней прослойки явно контрастируют с нуждой и скудной жизнью остальных. В Лондоне ощущается влияние нового класса имущих — торговцев и предпринимателей.

   — Я думаю, Аннерль, здесь мы приживёмся, — уже на второй день пребывания в Лондоне говорит жене Леопольд Моцарт. — У здешних жителей такой вид, будто гинеи так и мечтают выпрыгнуть у них из карманов.

   — Смотри не ошибись, Польдерль.

   — Вот ещё! Обычно сомневаюсь я и я же больше всех тревожусь о будущем, а ты меня за это ругаешь и постоянно подстёгиваешь, и на тебе: теперь мы поменялись ролями.

   — Да нет же, дорогой! Я только хочу сказать: надо быть поосторожнее. Мы в чужой стране, и ещё неизвестно, как нас примут.

   — Смотри, Аннерль: у нас четыре тысячи франков сбережений. На эти деньги можно неплохо прожить, даже если наш кожаный денежный мешок слегка похудеет.

   — Тем лучше, Польдерль. Курица на блюде мне как-то ближе, чем чужая утка на пруду. Накопленные деньги ты всё-таки не расходуй.

Леопольд Моцарт строго следует советам жены. Он увольняет своего камердинера, исполнявшего одновременно обязанности куафёра, и снимает скромную квартиру у весёлого и предупредительного француза месье Кузена, тоже парикмахера, совместив тем самым желание жить поэкономнее и постоянную потребность выглядеть причёсанными по последней моде всегда, не говоря уже о концертах.

Семья Моцартов не прожила в Лондоне и пяти дней, как из дворцового ведомства им поступает приглашение выступить перед их величествами. Возможно, столь быстрая реакция явилась прямым следствием восторженных писем лорда Бэдфорда о вундеркиндах из Зальцбурга. Концерт был дан перед узким семейным Кругом в королевском дворце Сент-Джеймс. Атмосфера тёплая, почти домашняя, свободная от чопорного этикета. Благодаря немецкому происхождению молодой королевской четы между ними и музыкантами сразу устанавливается дружеское, если не сказать сердечное взаимопонимание, и всё выступление носит скорее характер домашнего музицирования, чем официального концерта при дворе.