Вольфганг Амадей. Моцарт

Двенадцатого марта оратория была поставлена, и её успех только укрепил Вольферля в желании совершенствоваться в теории композиции, чем он в основном и занимается весной и летом 1767 года, пока не узнает приятную новость: предстоит вторая поездка в Вену. Вальдштеттен написал Леопольду Моцарту, что императорский двор был бы рад увидеть его детей-виртуозов, чтобы убедиться в их успехах; кроме того, предстоит обручение эрцгерцогини Марии Йозефы с королём Неаполя Фердинандом, и это, пожалуй, самое удачное обстоятельство для новой концертной антрепризы в Вене.

Леопольд Моцарт не колеблется ни секунды и назначает отъезд на середину сентября. Он докладывает о своих планах архиепископу, внутренне опасаясь нарваться на отрицательный ответ. Но архиепископ настроен благодушно и даёт своё согласие. На прощанье он говорит:

— Не держите на меня зла, мой дорогой Моцарт, за то, что я без должного сочувствия отнёсся к вашей первой поездке. Мне почему-то казалось, что вы желаете польстить себе, демонстрируя всему миру рано сформировавшийся талант вашего сына. Я говорю вам это безо всяких околичностей, потому что не я один был такого мнения. Однако теперь я убедился: в душе мальчика есть что-то необыкновенное, и нисколько не сомневаюсь, что длительное путешествие по разным странам пошло ему на пользу и оставило глубокие следы. Поезжайте с Богом!

Почти в то же время года, что и пять лет назад, семейство Моцартов садится в дорожную карету и едет в Вену — на сей раз прямиком, никуда не заезжая, и кратчайшим путём.

XXI

По усыпанным гравием дорожкам любовно ухоженного парка, принадлежащего имению фон Шликов в Линце, в послеполуденный час тёплого осеннего дня прогуливаются под руку две дамы. Впереди них бежит маленькая болонка. Дамы эти — графини Аврора Шлик и Ангелика ван Эйк. Возбуждённые, как и положено подругам юности, которые не виделись много лет, они рассказывают друг другу о разных жизненных перипетиях, словно доставая из шкатулки воспоминаний отдельные дорогие им предметы, и обсуждают общих знакомых, в том числе и Моцарта конечно.

   — Однажды на моих глазах случилось нечто странное, почти необъяснимое, — говорит Ангелика. — Посреди оживлённой беседы — тебе ведь известно, дорогая, каким шаловливым и разговорчивым он при этом бывает, — он вдруг умолк, словно ничего вокруг не видя и не слыша, бросился опрометью в свою комнату и писал там, писал, будто весь во власти какой-то таинственной силы, и не успокоился прежде, чем излил на бумаге то, что диктовал его внутренний голос.

Как только мальчик сбросил с себя это наваждение, он снова стал шутить и даже проказничать. Однако если понаблюдать за ним пристально, то по блеску глаз и подрагиванию губ можно было догадаться, что ноты, записанные на бумаге, ещё трепещут в его душе и что он мысленно их воспроизводит. Я не столь музыкальна, как ты, Аврора, но должна признаться: случай этот поразил меня донельзя. Ты не обращала внимания, как меняется лицо мальчика, когда он играет?

   — Нет. Не забывай, моя дорогая, что ему было едва шесть лет, когда Вальдштеттен привёз его ко мне, и тогда о композициях Вольферля не было и речи. Мы восторгались им как искуснейшим пианистом, который, раскланиваясь после исполнения каждой вещи, головой не доставал до клавиатуры.

   — Говорят, он далеко не тот милый мальчик...

   — Жаль. Он взрослеет и тем самым невольно лишается нимба, осенявшего его, когда он, дитя, со взрослой вдумчивостью исполнял одну пьесу за другой.

   — Ты упомянула о Вальдштеттене. Что этот дотошный хронист жизненного пути нашего вундеркинда о нём в последнее время сообщает?

   — Странное дело, я давно не получаю от него писем, хотя ему явно есть о чём рассказать.

   — Мне известно от моего отца, что прошлой осенью Моцарты попали в Вену в разгар эпидемии оспы, которая унесла нашу невесту-эрцгерцогиню. При дворе объявили траур, и о концертах пришлось забыть. Опасаясь заразиться, Моцарты ретировались в Богемию. Однако болезнь настигла детей и там, пусть и в лёгкой форме. После выздоровления они долго гостили у брата архиепископа, графа Антона Шраттенбаха, в Брно.

   — Да, это мне известно. Но и только.

Увлечённые беседой, дамы неспешно прогуливаются по парку и выходят на лужайку, откуда открывается красивый вид на маленький дворец. Болонка, большую часть времени крутившаяся у них под ногами, вдруг начинает скулить и лаять: она замечает человека, который быстрым шагом приближается к ним со стороны замка, — это господский камердинер с письмом для графини Авроры. Быстрого взгляда, брошенного на конверт, достаточно, чтобы узнать фамилию отправителя.

   — Нет, ты подумай — Вальдштеттен! Лёгок на помине! — говорит она. — Ну наконец-то! Теперь мы сразу удовлетворим наше любопытство.

Она увлекает подругу к стоящей неподалёку скамейке, открывает письмо, и обе вместе читают:

«Любезнейшая графиня!