Вольфсберг-373

Припав всем телом к земле, беззвучно, по лужам ползли три тени. Добрались под вышку и осторожно стали кусачками и ножницами резать проволоку, Щелк-щелк-щелк… Слышно ли там, наверху? Им казалось, что это щелканье раздается громче выстрела. Руки были в кровь исколоты ржавыми колючками. Кто на это обращал внимание? Резали и продвигались вперед, а наверху раздавалась, временами заглушаемая порывами ветра и дождя, песенка о том, как влюбленные танцуют «Чик ту чик» — щека к щеке.

Впереди ползли усташи. Душан замыкал шествие. Наверху раздался стук подкованных сапог. Вспыхнул рефлектор, но его луч ощупал только лагерь и потух. Этот момент нужно было использовать, и быстро-быстро, в четыре руки, были перерезаны последние клубки проволоки, затем их горизонтальные паутины, и путь к свободе был открыт. Рывком перекинувшись через ров, бросился вперед Влахо, за ним Милош и последним Душан. Часовой услышал движение, быстро зажег рефлектор, и в его луче показались две убегающие фигуры. Раздался крик: — Братья! Бегите, а я погиб… Это Душан запутался в острых щупальцах перерезанных проволок, впившихся в его одежду. И вот в этот момент та дружба, которая соединила двух усташей и четника, такое несоединимое, как вода и масло, претворилась в жизнь. Первый повернулся Влахо и, несмотря на то, что уже свистели пули, и стрекотал пулемет, побежал к четнику, крича, что есть голоса: — Не бойся, Душко! Если гибнуть, так вместе…

Повернулся и побежал обратно и Милош, и в этот момент что-то странное произошло на вышке: потух рефлектор, а пулеметная очередь ударила по двум ближайшим фонарям. Весь этот угол лагеря потонул во мраке.

Усташи выпростали Душана из проволок и, в потоках все усиливающегося дождя, сами не веря своему счастью, косыми скачками, как зайцы, побежали по полю…

— Мы шли всю ночь. Шли вдоль шоссе, чтобы не потерять дорогу. На заре нашли пустой сарай и в нем просидели весь день, продрогшие, мокрые, голодные! — рассказывали они мне. — Ночью опять в путь. По дороге наткнулись на кучу репы для скота. Разбили ее ножницами, которые, как оружие, хранили за пазухой, на куски и попрятали по карманам и за рубахой. Так этой репой и кормились, пока шли до Клагенфурта. Несколько раз днем чуть не попались в руки патрулировавших австрийских жандармов. Последний день просидели в беседке большого имения Герцогсхоф, в паре километров от города.

— Как вы меня нашли?

— Да твоя «мисс», эта самая «квакуша» (квэйкерша), раз посетила «С. П.». Пустил ее Марш. Мы ее и спросили, где ты. В Клагенфурте, говорит, в лагере Вайдмансдорф «Б». Выйдете на свободу — навестите ее, она будет радоваться! Мы и запомнили…

Я переночевала у Катицы в ее комнате. В моей, крепким сном, запертые на ключ, спали беглецы.

На следующее утро в бараке у власовцев, тоже живших в нашем лагере, я достала кое-какое барахло, штаны, английские рубахи, которые выдавались в лагере, обувь и что-то вроде парусиновых бушлатов. В полдень у Гретл Мак я получила сало, хлеб и другую еду для предстоящего беглецам пути. Кое-какие деньги были у меня, кое-какие я собрала. К вечеру ко мне привели проводника, словенца Михо, навострившегося проводить людей из английской зоны в американскую. За это брались большие деньги, но, узнав, что вопрос идет о земляках, Михо согласился вести их даром. Важно было попасть в Бекштейн, куда стремились беглецы, по другую сторону Мальницкого туннеля. Там можно было спокойно сесть в поезд и ехать.

— Куда? — спросила я в тревоге, волнуясь за дальнейшую судьбу моих «гостей».

— В лагерь Астен, — ответил Душан. — Там мой отец и два брата.

— Но лагерь Астен — четнический лагерь… Туда не примут усташей…

— Еще как примут! Я им всем скажу, что было той ночью, когда мы бежали из Вольфсберга. Милош и Влахо мне больше, чем братья. Мы теперь связаны на всю жизнь.

Душко угадал. Усташи были приняты в четнический лагерь. Впоследствии три друга вместе уехали в Южную Америку.

…Я опять смотрю на пожелтевший лист бумаги с нарисованным на нем югославским гербом и трехцветной лентой, на которой написано «Счастливого нового года!» и стоят подписи югославян из «С. П.», тех, которых я отчитывала за вражду, через щель отодвинутой доски: — Помните, что мы все варимся в одном котле, всем нам угрожает одна и та же судьба. Сейчас нет четников, усташей и егерей. Есть только братья югославяне…

* * *

Позже меня навестил синеглазый Джимми, молодой веселый капрал из Вольфсберговской стражи. Был в отпуску в Клагенфурте и вспомнил обо мне. От него я узнала, что в ночь бегства трех югославян, на вышке стоял рыженький Эдди. Когда он заметил бегущих, он открыл по ним огонь, но, когда бегущие вернулись под пули, для того, чтобы спасти запутавшегося в проволоке друга — этот поступок потряс его простую солдатскую душу. Вместо того, чтобы стрелять по ним, он поднял хобот пулемета и пустил очередь по фонарям…

— Что же ему за это было?