Вольфсберг-373

— Каким обвинениям? Я в жизни не видела этой особы. Откуда она меня знает?

— Я вас видела в Люблине, — улыбаясь, ответила «обвинительница».

— Я в жизни моей не была в Люблине.

— То-есть, простите, во Львове!

— Я никогда не была во Львове! — приобретая присутствие духа, ответила я, прямо глядя в бегающие глаза брюнетки.

— …Лемберг?

— Львов и есть Лемберг! — отрезала я. — Я никогда не была в Польше.

— О, я ошиблась. Я вас знаю по г. Лайбах… Любляна. В Словении.

— И в чем же я обвиняюсь?

— Вы расстреливали там людей в подвалах вашей казармы.

Я просто задохнулась от чудовищности подобного обвинения. — Какая ложь! — воскликнула я. — Я в жизни никого не расстреливала! Не только у нас в казарме в Любляне, но, вообще, наш полк не участвовал ни в каких экзекуциях! Вы меня никогда не видели. Вы меня не знаете. Вы путали названия городов…

— Шат-ап! — заревел на меня автоматчик. — Кругом, марш-марш! Ведите нас в свою комнату. Мы сделаем обыск.

Втроем, два автоматчика и я, поднялись в мою комнату. Из-за закрытых дверей офицерской комнаты все еще слышался смех. Там, ожидая ужина, «заговаривая голод», беспечно шутили люди… Окна их комнаты выходили в лес, и никто не успел им сообщить о том, что происходило во дворе и в доме.

Обыск был короткий. Разбросали кровать, перевернули матрац. Потыкали в телефон, спросили, с кем он имеет связь. Прочли английское разрешение на телефонную линию. Вывернули мой рюкзак, забрали все фотографии и пару писем, приказали надеть полную форму и повезли. Куда — я не знала.

Выйдя из комнаты, я попросила разрешения попрощаться с майором О. и офицерами. — Пожалуйста, но без эксцессов, слез и скандалов. У нас есть приказ стрелять, если будет оказано сопротивление.

Я вошла в комнату. В сизых клубах махорочного дыма, в темноте (мы берегли керосин в лампах) меня встретили вопросами: — А где же ужин?

Только когда я сказала, что произошло, мои друзья увидели за мной в дверях двух человек в английских формах с автоматами в руках.

— Сколько их? — шопотом спросил майор О. — Скажу казакам, мы их голыми руками передавим!

— К чему? Тут какая-то ошибка. Берут только майора Г. Г. и меня. Все выяснится, и я вернусь… Не надо! Глупо, и может отозваться на всех…

Сошли к автомобилям гурьбой. Майору Г. Г. не разрешили разговаривать со мной. Торопили. Тяжелые грозовые облака затянули все небо и ускорили падение темноты. Из группы казаков слышались приглушенные крики: — Прикажи, батько! — обращаясь к майору О. — Мы их, гадов…

Три англичанина и майор сели в первую машину. Во вторую тоже с тремя посадили меня. В третьей расселись брюнетка и курчавый сержант. Тронулись… Выехали со двора Ясеничниггов и повернули на дорогу. С пашни раздалось печальное ржание моей гнедой кобылки и ответное только вчера родившегося жеребенка — моего жеребенка.

* * *

В театральных пьесах очень часто, для подчеркивания драматичности момента, вводится элемент грозы. Гром. Молнии. Завывание ветра. Ливень.

Такой грозовой была ночь нашего ареста. Душная, полная электричества. Молнии прорезали черное небо. Удары грома потрясали землю — это была воробьиная ночь, без дождя.

Куда мы ехали, куда нас везли — ни майор в первой машине ни я не знали. Ехали мы в полном молчании. Машины подскакивали по проселочным горным дорогам. Вспышки молний озаряли на мгновение пейзаж, высокие деревья, группы кустарников, и этот сценарий казался подходящим для какой-то демонической трагедии.

Мой мозг, ошеломленный арестом, стал мучительно работать. Почему? Почему вообще этот арест? Почему мы? Только мы или еще кто-нибудь?

Совесть была чиста. Мы в немецких формах? Конечно! Но ведь мы шли против коммунистов. Когда-нибудь, возможно, очень скоро Запад очнется от своего опьянения союзом с СССР и поймет нашу психологию…

Причин для ареста майора я уж совсем не видела. Он — строевой офицер. С политикой ничего общего не имел, ни к каким партиям не принадлежал. У меня был известный «багаж». Я принадлежала к особой небольшой группе русских и сербов, которых должны были подготовить для сбрасывания их парашютами в тыл титовских партизан, в Сербию, на Копаоник и в его окрестности, с передаточными радио-аппаратами, для связи и поддержки отрезанного со всех сторон генерала Дражи Михайловича. Возможно, что это и послужило поводом к аресту.

Трудно в рамках того, что я поставила себе целью описать, объяснить, почему немцы, в то время, перед самым концом войны, решили связываться с генералом Михайловичем, не ушедшим из Сербии. Конечно, немцы надеялись, что они вернутся обратно в утерянные края, и сотрудничество четников и генерала Михайловича было бы для них в высшей степени ценно.

В Любляне мы проходили срочные курсы радистики, изучали шифры и подготовлялись для своей будущей, однако, не сужденной нам работы весьма тщательно. Наша миссия держалась в секрете. Все мы были прикомандированы к полку под… Может быть, кто-нибудь донес победителям об этой команде, которая носила официальное название саботажной? Тут, в Австрии, в этом районе, я была единственным Чином этой группы.

* * *