Волга-матушка река. Книга 1. Удар

— Ты, может, оборвешь… рожать-то? Пятеро, хватит, — как-то полушутя сказал ей Егор.

— Ой! Что ты! — Она даже перепугалась. — А природа? Она не обрывает еще. Может, не прокормишь, муженек, чабан знатный?

— Ну уж. Не прокормлю! Еще пятью пять прокормлю. А может, так — отдохнешь? — успокаивая ее, произнес Егор Пряхин.

— Э! Егорушка. Вот когда ты прекратишь плодить — отдых, что ль, найдешь? — Так и сказала, да еще засмеялась, громко, призывно, напоминая утку в весеннюю пору.

К ней тянуло Егора: пять месяцев его большая, сильная, загрубевшая ладонь не гладила нежную щеку Клани — это тянуло к жене так, как и тогда, в дни молодости.

В дни молодости, в первый год женитьбы, Егора взяли в армию… И вот однажды полк, в котором он служил, остановился на станции в двадцати восьми километрах от села Воронцовки, где, Егор знал, гостила у матери его молодая жена Кланя. Пошел Егор к начальству и сказал:

— Отпустите… на миг один.

— Как же отпустить, коль мы утром тронемся дальше? — возразил командир.

— К утру вернусь. Глядите, сейчас вечер, к утру вернусь…

И все двадцать восемь километров бежал Егор Пряхин. Даже о том, как попасть в Воронцовку, спрашивал встречных только на бегу, Прибежал, обнял удивленную и обрадованную Кланю, спешно перекусил и снова тронулся в полк, и все бегом, бегом, бегом.

Вот и теперь Егор сбегал бы к Клане… но до нее не двадцать восемь километров, а гораздо дальше, да и на ответственности его отара овец.

Но зовет Егора Кланя. Еще зовут дети: три сына-ухача и дочки. Она, Кланя, сначала родила на свет дочек, потом сыновей. Вперемежку хоть бы, что ли? А то вот: дочка подросла, окончила десятилетку и теперь учится в Приволжске. Старшая, Люся, — ветврач, работает в Степном совхозе. Что дочки? Оторванный кусок: окончат институты и побегут к мужьям. Зато какие сыны у Егора растут, и все рыжие, как он, Егор, и все крупные — с огромными руками, с толстыми пятками, будто львята.

О них, о сынах, стосковался Егор.

Ох, если бы они сейчас же на него навалились. Любят бороться с отцом. Да ведь как? Обязательно норовят победить, особо младший, Степан. Этот хватает все, что попадет под руку, и кричит:

— Я те накостыляю!

А мать в это время со стороны, смеясь, дразнит отца:

— И накостыляют. Погоди, подрастут и накостыляют… За меня: не обижай!

Вот об этом, о своем родном кусте, стосковался Егор Пряхин.

Да и другое — расчеты, соображения.

Недавно, как в шутку говорили, с «курьерским», то есть с заместителем председателя колхоза Вяльцевым, в срочном порядке каждому жителю Черных земель — чабанам, чабанихам, стряпкам, гуртоправам — всем, всем были вручены расчетные листы — кто сколько трудодней выработал за год и сколько кому причитается получить с колхоза.

Много выработал Егор Пряхин.

— Деньжищев шесть тысяч рублей, — удивленно покрутив головой, сказал он и посмотрел на свою отару.

Отара представляла собой как бы нечто целое — сизое, с отливом рыжинки, и в то же время оно, это целое, дробилось на отдельное — две тысячи существ. Каждое в отдельности существо было не просто известно Егору Пряхину, но он каждое знал, как, например, хороший командир знает в полку не только офицеров, но и любого рядового бойца.

Вот она, отара, перекатывается по пестрым коврам Черных земель. Его отара. Отара Егора Пряхина, как именуется она не только по всем документам, но и в народе.

В народе на Черных землях говорят так:

— Чья отара? И такая огромная!

— Эта? Ну, не узнаешь? По одному взгляду можно определить — Егора Пряхина. Вместо тысячи — две тысячи голов пасет — вот он какой. И еще обещал по шести килограммов с каждой овцы шерсти дать. И даст.

— Ну да?!

И начинается спор. Во время спора тот, кто уверяет, что Егор Пряхин выполнит обещанное, ловит овцу — любую, опрокидывает ее и произносит:

— Видишь? У твоих овец живот голый, а тут сумели — гляди — шерсть растет… на ногах и то шерсть растет.

Такая отара у Егора Пряхина.

Вы;'ходил он с ребятами ее на зимних кормах, выласкал, и ныне она движется к дому.

— Премию получим. Непременно, — шепчет он, глядя на отару. — Мы овечек своих так вынянчили, готовы на выставку в Москву доставить. А что? Пожалуйста, выведем на Красную площадь, и любуйся…

Сказав это, Егор Пряхин, подчиняясь ходу мысли, не то что кому-то жаловался… но, конечно, и это маленько. В самом деле, разве легко пять месяцев пробыть на Черных землях — в полупустыне?