Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье

Звонкий степной голос Марьям порою прорезался густым, грудным, но этого почти никто не заметил: все слышали — она высказывает наболевшее, затаенное, что жило в каждом работнике полей и степей…

— Вот мы собрались сюда, — говорила Марьям, окидывая взглядом ярусы, партер, галерку. — И кажется нам, мы из саманушек сразу переселились в коммунизм. Но мы саманушек не покинем, пока не выполним своей заветной мечты. Мы говорим: «Не покинем саманушек» — это не значит, что мы их любим. Кто сказал, что мы их любим и ничего иного не хотим? Есть, конечно, люди, которые утверждают: «Будьте довольны тем, что у вас есть, — это социализм». О другом думаете? Значит, хотите поломать коммунизм. О нет, возражаем мы. Мы знаем, с приходом большой воды к нам придет большая жизнь: хорошие жилища, электричество, книги, школы, культура, — вот что такое социализм. Во имя этого мы живем, во имя этого мы работаем, об этом мы мечтаем, в это мы верим. — Дальше Марьям говорила о своих «дочках», о том, какие препятствия приходится преодолевать, чтобы «добиться светлого». Говорила она о своих подружках, живущих в полупустыне. — А к нам порою присылают таких типов, вроде Мороженого быка, и те командуют нами. Но мы без них скорее и лучше построим коммунизм.

Понятие о коммунизме у Марьям, конечно, замыкалось в кругу местной жизни, местных фактов, но такое понятие было у большинства участников пленума, и потому они любовно проводили ее с трибуны.

Марьям возвращалась на свое место, поблескивая глазами, пытаясь повернуться, посмотреть на Акима Морева и спросить его:

— Ну что? Тебе нравится?..

Когда аплодисменты смолкли, Пухов объявил, что работа пленума начнется завтра ровно в одиннадцать, а сегодня коллектив театра приглашает всех на спектакль.

3

Петин известил членов бюро о срочном заседании, на которое был приглашен и Астафьев.

Заседание бюро обкома было тоже необычное: оно проходило в кабинете директора театра, да и протокол вели не стенографистки, а Петин.

Александр Пухов, обращаясь к Николаю Кораблеву, яростно говорил:

— Какая у нас в области промышленность? О-о-о, братец! У соседей от зависти зубы трещат. Автомобильный завод, металлургический, нефтеперегонный. А нефти! Да где там Баку до наших запасов! К тому же скоро зажгутся огни нашей гидростанции — самой мощной в мире. — И, перечисляя заводы, фабрики, существующие и строящиеся, Александр Пухов говорил горячо, со страстью, словно собирался все это передать в полную собственность Николаю Кораблеву, но не по дешевке.

Николай Кораблев уже все понимал. И только когда взволнованный Пухов вдруг оборвал поток слов, сказал:

— Я никогда партийной работы не вел…

— А ты думаешь, я родился секретарем обкома? — возразил Пухов.

— Нет. Ты родился мальчиком, потому и имя получил Александр, а не Секретарь, — пошутил Николай Кораблев и тут же серьезно добавил: — Но ты ведь не согласишься занять пост, например, президента Академии наук?

«Шашки на доске переставляет Морев. Пусть его… Куда же он Пухова? Видимо, на место Опарина, потому тот и молчит», — злорадно подумал в эту минуту Сухожилин. И вслух:

— Поддержим, обязательно поддержим и поможем, Николай Степанович.

Но еще труднее оказалось уговорить Астафьева. Он больше двадцати лет проработал в Нижнедонском районе, и теперь район с замечательными колхозами стал уже его настоящим детищем. Расстаться с ним он не намерен. Еще до этого заседания, узнав о том, что его хотят перевести на работу в обком в качестве секретаря обкома по сельскому хозяйству, он пошел в наступление: писал письма своим знакомым в Центральный Комитет партии, умоляя «уломать Акима Петровича». Те звонили Акиму Мореву и не советовали «срывать с райкома Астафьева». Это не помогло. Тогда Астафьев обратился к Моргунову, который его тоже хорошо знал, и тот по телефону сказал Акиму Мореву:

— Жалоба на вас. Хотите забрать в обком Астафьева? Мы приветствуем. Передайте это ему и скажите: ЦК просит его заняться сельским хозяйством области.

Сейчас Астафьев тоже поднялся на дыбы, доказывая, что он работник районного масштаба, что на работу в обкоме не годится. Но Аким Морев в точности передал слова Моргунова, и Астафьев, разводя руками, сказал:

— Я в распоряжении партии.

«Кадрики свои подбирает Аким Петрович. Они, свои-то кадрики, тебе же ноги переломают. До меня добираешься? Ой, не под силу меня спихнуть, — так думал в это время Сухожилин, уверенный, что смог всюду выставить против Акима Морева такие рогатки, на которые он непременно напорется, как медведь, поднявшийся из берлоги. — Э-э! Мы знаем, чем вас взять. Критикой. Открытой, прямой, с трибуны. Попробуй, тронь меня теперь. Немедленно осудят в зажиме… А там, глядишь, и весь клубок распутают».

И вдруг Опарин сердито проговорил:

— Теперь еще вопрос. Сухожилин давным-давно просит освободить его от обязанностей секретаря горкома. Тянется в архив. В музей его и направим. А?

Сухожилин так побледнел, что на лице у него стал виден только один острый носик, и тот на кончике почему-то покраснел, вроде спелой вишенки.