Волга-матушка река. Книга вторая. Раздумье

— Дым за твой счет или за счет бога-христа, его мать? — процедил Иннокентий Жук, тыча плеткой в направлении верхушки трубы, из которой в эту минуту дым повалил еще гуще, извиваясь клубами.

То, что Иннокентий Жук чрезмерно скуп, знали все. Но он был скуп не только по отношению к другим, но и к самому себе. Например, вместо шикарных блокнотов носил с собой толстую тетрадь, в которую и записывал «все набегающие мысли».

Однажды ему сказала секретарша:

— Иннокентий Савельевич, что это у вас тетрадишка какая? Неприлично до сраму. Я выпишу блокнот. Есть шикарные… Например, у директора Степного совхоза Любченко. Тот весь в шикарных блокнотах… тут торчит, там торчит. Красота!

Он весь шикарный, Любченко. Это только за ним и водится. А нам такая шикарность не к лицу: дорого. По вместимости эта тетрадка равна пяти блокнотам. Каждый блокнот десять рублей, значит, пятьдесят целковых. Выгода — сорок пять. А глупые мысли не поумнеют, хоть золотом их обложи. Умные на клочке бумаги долго жить будут, — поучительно ответил председатель колхоза.

— Сорок пять! — воскликнула секретарша. — Какая мелочь! У колхоза в банке миллионы лежат, а председатель над рублем дрожит.

— Ши! — шикнул на нее предколхоза. — О миллионах молчок. Не ты клала. А дрожать мы обязаны не только над рублем, но и над копейкой.

А тут торф на ветер.

Люди копают его, порою утопая по грудь в холодной воде, затем, превратив в крошку, везут на галетную фабрику, а истопник пускает торф на ветер.

— Почему молчишь? — яростно спросил Иннокентий Жук истопника.

— Заплачу, — еле выдавил из себя Федор. — Всего-то ведь полтонны я лишнего сыпанул, а оно вон чего, все небо измазало. И отчего это так, всего лишку полтонны, а диво — грязь по небушке, даже батюшко-солнышко затуманивает… — бормотал истопник, стараясь отвести от себя гнев предколхоза.

А тот уже спокойно:

— За торф уплатишь… и в десятикратном размере. А кроме того, мы займемся выращиванием в тебе стыда. Так бросать торф на ветер мастер тот, у кого нет ни стыда, ни совести. Завтра вечерком загляни в клуб: ребята твой портретик отпечатают «На бойком месте».

Федор знал, что в стенгазете есть страница под названием «На бойком месте», где зло протаскивают нарушителей: изображают их в карикатуре и такие клички пристегивают, что они остаются за нарушителями на всю жизнь.

— Не надо, Иннокентий Савельевич, — вдруг плаксиво заговорил истопник.

Но Иннокентий Жук на степном иноходце уже направился в сторону коровьего городка.

Коровий городок строился, отступя от села, в степи, на берегу водоема, по проекту, разработанному отделением Академии наук и одобренному академиком Иваном Евдокимовичем Бахаревым.

Помещения для скота примерно на тысячу голов, родильный, доильный залы, телятники, маслобойный завод, силосные башни, домики для доярок, телятниц, даже забор — все, все воздвигалось из пламенеющего красного кирпича местной выработки.

К осени, в этом Иннокентий уверен, городок будет закончен, и тогда они, с общего согласия колхозников, отбракуют коров, затем прикупят улучшенную местную породу, типа бестужевки (ну, потревожат какой-нибудь миллиончик рублей в банке), поставят коров на стойловое хозяйство и по добыче молока сразу прыгнут вперед, да так, чтобы всем колхозам области крикнуть:

— Эй! Догоняй нас!

Но тут-то и начала забираться в сердце Иннокентия тревога. Всегда вот так: проснется, позавтракает, выедет на Рыжике — радуется успехам в хозяйстве, даже тихо похохатывает, но чем выше поднимается солнышко, тем круче тревога на душе предколхоза.

Нужны электромоторы для коровьего городка: корм подавать, воду, нужны и на маслобойный завод. Уверяли, их легко в городе приобрести: «Чай, у нас сплошная электрификация». А Иннокентий Жук все пороги областных учреждений обил — и попусту. Наконец разузнал, что на одном ликвидируемом заводике валяются в сарае электромоторы. Осмотрел. Подходящие. Облегченно вздохнул — и к директору.

— Продайте нам, колхозу.

— Не могу: они списаны на утильсырье.

— А вы нам вроде утильсырья.

— Не закон: существует организация «Утильсырье».

Бился, бился. Все в ход пустил, всю свою мужицкую дипломатию: слезу, запугивание — не берет ликвидного директора. Вышел от него Иннокентий Жук и кулаки сжал. Тут и подвернулся завхоз. Ведь они какие, завхозы? Когда его надо, то днем с огнем не отыщешь, а когда ты ему нужен, он словно из-под земли выскочит. Вот сейчас вывернулся откуда-то и шепотком на ухо предколхоза:

— За перепрыг дай.

— Это что за перепрыг?

— Чтобы через «Утильсырье» перепрыгнуть. И моторчики — вам.

— Взятку, значит?

— Грубо, дорогой товарищ. Взяток не берем. — И завхоз мигом скрылся, будто испарился.

А моторы нужны: шестьсот тысяч потратили на коровники, все электрифицировали, а моторов нет. Скандал, стыд перед колхозниками… Эта печаль сразу же начала глодать Иннокентия, едва он въехал на территорию коровьего городка.