Волга рождается в Европе

Госпожа Орланделли рассказывает нам, что она была кастеляншей в больнице Сороки, она должна была очень много работать, большевики обращались с ней действительно хорошо, но платили мало, она должна была работать с раннего утра до позднего вечера; когда коммунисты уходили, они хотели взять ее с собой, но госпожа Орланделли отказалась. – Я осталась со своими больными, – говорит она, и теперь она надеется, что больница скоро снова заработает, но больше нет никакого постельного белья, перевязочного материала, нет никаких медикаментов. Хирургические инструменты тоже утащили. Она счастлива, взволнована, она путается при разговоре, повторяет предложения по два или три раза, как будто я ее не понял. Она спрашивает меня, знаю ли я Парму. Да, конечно, я знаю Парму. Она спрашивает меня о семье тех или других. И я отвечаю, как будто это подходит к случаю: – Они все живут хорошо, дочь того вышла замуж, тот умер, у тех трое детей; хотя я вообще не знаю никого из людей, о которых она говорит, но синьора Орланделли счастлива от этих моих простодушных выдумок. Она смеется, она плачет, потом внезапно поднимается, уходит, через четверть часа возвращается с маленьким подносом полным меда и прекрасным куском брынзы, свежего овечьего сыра. Она хочет, чтобы я попробовал это, и я пробую, чтобы доставить ее радость; мы все пробуем этот мед и эту брынзу. Уже четыре часа, мы должны уезжать. – Да, мы вернемся сегодня вечером, мы будем здесь спать. И с этой доброжелательной ложью мы прощаемся. Они все стоят на веранде и смотрят нам вслед, они машут нам, и госпожа Анна Георгиевна Бразуль машет белой вуалью, да, действительно белой вуалью, она двигает ею с меланхолической грацией, медленно и устало; и когда мы огибаем угол улицы и перед моими глазами открывается сценарий расстрелянного города, и дорога, полная обломков, тогда мне кажется, будто я возвратился в мир живых. Мне на душе несколько печально, когда я думаю об этих призраках из другого времени, здесь на пороге к разрушенному миру. Я думаю, они теперь не могут больше надеяться, им остались только воспоминания, уходящая далеко в прошлое память, единственно живая и невредимая в этом мертвом городе.

12. Бегемоты на Днестре

Перед Ямполем, 6 августа

С высоты правого берега Днестра взгляд охватывает все поле битвы, которая в течение нескольких дней бушует перед Линией Сталина, вдоль Днестра и на равнинах Подолья. Вверх по реке от Ямполя, немного выше Могилева Линия Сталина отделяется от реки и проходит по Украине в направлении северо-запада, чтобы защитить подъездные пути к Киеву.

Это ровная территория, несколько волнистая, приятная для глаза своими зерновыми полями, которые покрывают эти широкие изгибы местности и склоны, прорезанные ручьями, текущими по прорытым в черной земле выемкам. Зеленые леса тут и там отвечают на взгляд. На этом тихом, освещенном плотным, неподвижным светом ландшафте уже нескольких дней происходит одна из самых кровавых битв этого Русского похода. После форсированного перехода через Днестр штурмовые подразделения нашей колонны на украинском берегу образовали плацдарм, который постоянные яростные контратаки Советов пытаются сдавить и задушить. Вчера был момент, когда казалось, что немногочисленные румынские войска, зацепившиеся за вражеский берег, будут побеждены мощной реакцией русских. Однако ночью положение было восстановлено благодаря прибытию немецких подкреплений, которые переправились на штурмовых лодках, маленьких и очень быстрых транспортных средствах с подвесными моторами. Сегодня утром борьба вспыхнула снова, дикая и ожесточенная, с тяжелыми потерями с обеих сторон, на болотистой территории, которая простирается вокруг Ямполя, между берегом Днестра и передовыми укреплениями линии Сталина. Это критическая фаза борьбы.