Волга рождается в Европе

Среди всех народов Европы русский народ является тем, который принимает тягостный труд и голод с самым большим равнодушием, который умирает легче всего. Это не стоицизм; это что-то иное, вероятно, что-то более глубокое. Что-то таинственное. Что сообщают столь многие: пять миллионов голодающих людей, уже добыча отчаяния, готовые к восстанию, пять миллионов проклинающих людей в ледяной, темной пустыне своих домов без огня, без воды, без света, без хлеба, все это только сказка, жестокая, страшная сказка. Действительность жестче. Разведчики, пленные, дезертиры единогласно описывают осаду Ленинграда как беззвучную, ожесточенную агонию. Как медленную смерть, серую смерть. Они умирают тысячами, каждый день, от голода, от истощения, от эпидемий. Тайна сопротивления гигантского города кроется не столько в оружии, сколько в мужестве его солдат, в этой невероятной способности страдать. За защитным валом из цемента и стали Ленинград сражается в своей смертельной борьбе под беспрерывным воем громкоговорителей, которые на углу каждой улицы бросают слова огня, слова стали на эти пять миллионов молчаливых, упрямых умирающих людей.

22. Рабочий акрополь

Под Ленинградом, апрель

Чтобы добраться к передовому посту, который лежит перед Александровкой, нужно пересечь длинный участок просматриваемой территории, протяженностью примерно один километр, который спереди и с флангов подвергается обстрелу советских снайперов. Пост лежит в острие глубоко вбитого в русские позиции клина. Сначала нужно пройти по чему-то вроде тропинки, которая является ничем иным как тонким ледовым карнизом, даже ленточкой изо льда, которая положена на глубоком рыхлом снеге. Кто сойдет с этой ледовой ленточки, вправо или влево, тот по бедра провалится в снег. Никому не пожелаешь такой неудачи: советские снайперы лежат в засаде с флангов продвинувшегося вперед клина, на удалении двухсот или трехсот метров, со своими винтовками с оптическими прицелами, и только и ждут благоприятного мгновения, чтобы пустить пулю, которая в самом благоприятном случаев просвистит у тебя мимо уха.

К счастью, воздух несколько туманен, и мы без происшествий достигаем траншеи, где попадаем в блиндаж в выкопанной в снегу пещере, который на прошлой войне назвали бы передовым постом связи. В таких снежных гротах солдаты на пути к посту оставляют свои лыжи и продолжают путь по траншее пешком, чтобы снова надеть их на обратном пути и быстро пробежать просматриваемый и простреливаемый участок до переднего края обороны.

Когда мы достигли поста, расчет которого состоял из «Korpraali» (капрала) и двух солдат, мы нашли там двух связных, которые возвратились с передового поста и как раз выбирали из большой связки прислоненных к стене лыж свои. Мы останавливаемся на мгновение, чтобы передохнуть (нужно было быстро пробежать опасный участок, так как порыв ветра мог отогнать туман и внезапно сделать нас видимыми), потом мы продвигаемся по траншее. Это узкая труба, умеренно глубокая, мы должны идти нагнувшись, чтобы не высовывать голову наружу, подвергая себя опасности. Наконец, мы добираемся до передового поста: дыра, в основании одного из гранитных порогов, о которых я говорил в описании поля сражения перед Ленинградом. Мы заползаем по винтовой лестнице и выглядываем через снежный вал: тут перед нами лежит, немного ниже, вражеская позиция, а там, далеко на заднем плане, город. Так ясно, во внезапно прозрачном воздухе, что его можно теперь рассматривать отсюда как гипсовую модель на выставке. С этой возвышенной позиции можно в огромном плотном блоке зданий отчетливо различить легкие зеленоватые тени, которые показывают направление улиц и площадей. Большое темное пятно там слева, по ту сторону района островного парка и синеватой артерии Невы, – это Адмиралтейская площадь, площадь, на которой находятся Зимний дворец и музей Эрмитаж. Прямая борозда, которая косо рассекает город, с северо-востока на юго-запад, от одного изгиба Невы к другому, – это Проспект 25 октября, бывший Невский проспект. Низкое облако, в противоположном конце Ленинграда, висит над промышленным районом Путиловского завода, одного из самых больших сталеплавильных комбинатов мира, самого внушительного гиганта советской металлургии. Облако дыма, от пожара. Если я, вернувшись по Проспекту 25 октября назад, в определенном пункте поверну налево, я увижу что-то вроде карандашного штриха, большую темно-коричневую дугу, и я узнаю Фонтанку, канал, который проходит через один из самых аристократических жилых кварталов старого Петербурга.

Я внимательно ищу в этой гипсовой планиметрии классический фасад Смольного института, аристократического девичьего пансионата, который был штаб-квартирой большевистского восстания в течение «десяти дней» в октябре 1917 года; там располагался революционный комитет. Ах, да вот же он. Каким близким кажется он отсюда! Насколько события этой ужасной зимы осады в своей аналогии заставляют задуматься о событиях октября 1917 года.