Волга рождается в Европе

Весь флот, состоящий из семидесяти больших и маленьких кораблей и примерно шестидесяти подводных лодок, сконцентрированный в таком тесном пространстве, должен был бы на первый взгляд являться легкой целью для атак пикирующих бомбардировщиков и для огня тяжелых орудий с обоих берегов Финского залива. И, все же, опыт прошлой осени вместе с опытом этой зимы показал, что как раз то обстоятельство, что флот был вынужден базироваться в тесноте, может как раз представлять лучшую защиту для флота. Это опасный эксперимент, от которого командование советского флота не смогло уклониться. Но подумайте, чем является кронштадтский флот: сильная крепость из стали, могущественный комплекс бронированных башен и бронированных палуб, нашпигованных зенитными орудиями и пулеметами. Можно насчитать тысячи и тысячи направленных в небо орудийных стволов с военных кораблей, с островных укреплений, с Тотлебена, Красноармейского и семи бетонных утесов. Самолеты не могут атаковать такую мощную концентрацию огня, не подвергая себя опасности гарантированного уничтожения. К тому же, хотя русское зимнее наступление оказалось стратегически безрезультатным, однако, при всем том, оно вынудило немецкое командование отодвинуть назад позиции своей тяжелой артиллерии, и тем самым воспрепятствовало обстрелу крепости Кронштадт из тяжелых пушек.

Как бы сильно ни обязывало меня мое задание не упускать из виду чисто военный фактор общей ситуации, я, все же, не хотел бы, чтобы военные аспекты этой осады склоняли читателя к тому, чтобы он позабыл о чрезвычайном значении этой осады с политической и социальной точек зрения. Потому что всякая современная русская проблема означает не только военную, но и политическую и социальную проблему. Я хотел бы даже сказать, что военная проблема осады Ленинграда является только одним из аспектов политической и социальной проблемы.

Особенный характер борьбы, которая в течение месяцев ведется за столицу Октябрьской революции, отнюдь не чужд финским солдатам, так как они, без сомнения, принадлежат к социально самым прогрессивным во всей Европе, именно они в состоянии лучше всех осознать социальные элементы в самых различных аспектах проблем. Всякий раз, когда я беседую с одним из них, меня поражают заинтересованность, интуиция этого финского народа, его совершенное восприятие справедливости; и еще больше абсолютно христианское понимание ими социальных условий, понимание и греха тоже как социального факта. Еще никто – насколько мне известно – не показал тот очевидный факт, что на Ленинградском фронте сталкиваются два менталитета, принадлежащих к самым радикальным и самым экстремистским менталитетам Европы: если Ленинград это прочный оплот ленинской бескомпромиссности, коммунистического экстремизма, то Финляндия это с некоторой точки зрения крепкий бастион того лютеранства, которое ощущается больше как дело совести, а не как историческое событие, это значит, больше внутренний, нежели внешний факт, и которое поэтому использует социальные проблемы как базис своего отношения к жизни.

Только сегодня утром я беседовал с одним из финских солдат, которые как раз возвратились из рейда. Он улыбался. От побережья у Терийоки до острова Тотлебен только семь километров; чепуха для этих неутомимых лыжников, которые за сутки могут пробежать несколько сот километров. Мы сидели в «Лоттоле», столовой «Lotta-Svärd», под деревьями расположенного прямо перед Терийоки леса. «Лоттола» была полна солдат: они молчаливо сидели за столами, перед ними стаканы, наполненные розовым напитком, чем-то вроде горячего сиропа с приятным вкусом. «Лотты» в серой форме ходили между столами и несли подносы со стаканами. Солдат возле нас зашивал дыру в своей куртке. Многие писали, многие другие читали. Потом зашел один артиллерист с гармонью и начал играть народную песню, что-то похожее на жалобу любви, в одинокой мужской скорби. Солдаты постепенно подтягивали мелодию инструмента; это был приглушенный хор, и негромкие голоса, как будто они уважали тишину этого часа и этого места, делали печальную музыку более мягкой и более волнующей. Иногда дребезжали стекла. Это были тяжелые калибры корабельной артиллерии Кронштадта, их снаряды взрывались недалеко от деревни в лесу. Едкий дым взрывов порывами проникал в помещение, всякий раз, когда открывалась дверь. Это была простая, ясная сцена, «интерьер», полный хорошего расположения духа и невозмутимости. Мы находились в двадцати шагах от самой передней линии (достаточно было только перейти дорогу, чтобы споткнуться о брустверы стрелковых окопов), под огнем тяжелых орудий Балтийского флота.