Волгарь

Только смущал людей такой оборот. Знали все, что старик Луков зело жаден был, и никто ума приложить не мог, с чего бы он на старости лет взял и раздобрел так, что почти отдал свое заведение какой-то девке. Покумекали так люди, ничего не надумали, да и бросили. Хорошо в корчме – ну и ладно! Была б ества справная да выпивка добрая, а про остальное и заботиться не след.

Через год всплыли старые разговоры, когда преставился Фома, и стала Любава полноправной хозяйкою. Многие мужики стали домогаться до красавицы-корчмарки, да все бес толку. Оно, конечно, удивительно, что девка в самом соку мужиков чурается, так ведь и не такое случалось. Иное странно: ежели какой мужик али там парень после Любавиного отказа упираться зачнет да попытается к девке силой приступиться, так непременно содеется с ним что-нибудь пакостное.

Улыбнется так недобро Любава наглому ухажеру, так у того руки и опускаются. А опосля или до дому, который через два двора от корчмы, мужик до утра дойти не может, или собаки его подерут шибко, а то и упадет на ровном месте, бедолага, да так, что целую седмицу хромать будет.

Но от странностей этих охотничков до Любавиных прелестей не поубавилось. Каждый думал, что уж он-то всем хорош, и отказу никак не будет. Вот и множились байки о разнообразных пакостях, кои насылала неприступная девка. Однажды даже такое учинилось. Порешили трое отчаянных молодцев изловить Любаву, да и снасильничать по очереди, рассудив, что с троими-то она уж точно не управится. Да только вышло так, что намяли парни друг другу бока самым знатным образом из-за того, что перессорились, кто ж из них первый девку обротает. А зловредная красавица посмеялась лишь, глядя на дерущихся не своей волей дурней, да и пошла себе спокойнехонько.

И само собой, дошли слухи до Ефима, что появилась в Царицыне такая непростая девица, что никто с ней совладать не может.

К тому времени вполне неплохо жилось казаку: богатая купчиха, любящая жена Степанида Яковлевна, во всем мужу потакала. А что постылой была она Ефиму, так на то Палашка имелась, скрашивала хозяйскую жизнь неуемным своим блудом.

И рос сынок у Парфеновых: шалун и проказник Прокл-Прошенька, коему уже второй годик шел. Был мальчонка тем единственным, что ценил Ефим больше жизни, готов был казак за сына горло любому перегрызть.

Все бы ладно продолжалось в семействе Парфеновском, кабы не душа Ефима неуемная. Временами такая тоска накатывала на казака, что делался он мрачен и буен. Все дворовые боялись в эти дни хозяина, прятались от него, чтобы не попасть под горячую руку. Дюже тяжелой была господская рука. Да и сам Ефим понимал, что не дело неповинных людей тумаками потчевать почем зря, потому и начал он опять по кабакам похаживать, благо, денег ему теперь доставало.

Когда ж, будучи изрядно во хмелю, услыхал казак от своих случайных собутыльников про Любаву, то не поверил им нисколько и готов был об заклад побиться, что нет такой бабы, которая устоит перед ним. Такая задумка мужикам по сердцу пришлась, и тут же ударили они с Ефимом по рукам, что ежели он девку не соблазнит, то будет поить их допьяна целую седмицу. Хмельная троица отправилась в корчму, дабы Ефим воочию убедился, какова собой Любава.

Отворив низковатую дверь, казак с порога заплетающимся языком, но очень громко спросил:

– Ну и где хозяйка? Где эта красавица несказанная?

Все, кто сидел в корчме, оборотились к нему. На лицах людей было написано удивление, смешанное с ожиданием новой потехи.

Ефим со товарищи расселись за свободным столом, спихнув какого-то пьяненького мужичонку, и потребовали подать себе хмельного зелья. Казак, развалясь на лавке, ожидал появления хозяйки. Когда ж та вышла, мир вокруг Ефима стремительно завертелся.

– Лейла? – одними губами произнес он.

Горло его перехватило, хмель тут же выветрился из головы, а глаза не могли оторваться от идущей к столу девицы.

Длинная толстая коса ее, перекинутая через плечо, была точно вороново крыло и спускалась ниже пояса. Тонкий гибкий стан, высокая грудь, легчайшая плавная поступь, коралловые губы, брови вразлет – все в девице напомнило Ефиму любимую некогда персиянку. Лишь когда хозяйка подошла совсем близко, увидал казак, что очи ее не фиалковые, как у Лейлы, а черны, как беззвездная ночь. Лишь в зрачках плескались огоньки веселья.

Очарованный казак не сумел выговорить ни слова, когда красавица поставила на стол угощение и посмотрела на него, улыбнувшись одними уголками губ. Он просидел молча весь вечер, не отвечая на подначки своих собутыльников, молча отстегнув свой кошель и отдав его им на пропой души. Только следил жадными очами за прекрасной хозяйкой да пил, не пьянея...

Не помнил Ефим, как в тот вечер до дому добрался. А поутру, мучимый похмельем, не мог вспомнить, то ли в самом деле была девица, то ли сон ему привиделся. Ходил он цельный день сам не свой, супружнице на все вопросы отвечал невпопад и даже к Палашке не пошел забавляться.