Волгари

Этот покой ещё меньше был. На обтёсанной белой стене укреплён был чеканенный на меди образ Божьей Матери. Ярко сиял он, хотя не так уж много зимнего света проникало в затянутое бычьим пузырём оконце.

— Рассказывай теперь про крест свой... — сотворив молитву, сказал монах.

— Имею я у себя, святый отец, и жену, и чада, и деревню пашенную... — усевшись рядом с Епифанием, начал рассказ мужик. — И по лесам хожу, зверя ловлю всякого, птицу. А два лета назад опустел лес. Не токмо уловить, но и видети ничего не стало. Ни оленя, ни лисицы, ни куницы, ни зайца, ни тетерева. И нападе на меня печаль и уныние горькое. И прииде на ум тогда, святый отче, такая мысль. Есть близ нашей деревни остров, где мы скотину пасём. Зело красив и велик этот остров. И многие люди говаривали, что достойно-де на сем острове быти пустыни или монастырю и церкве. Или хотя бы какой богомолец крест поставил, тоже бы добро было. И вспомнилось мне в лесу тогда это слово. И пало на сердце, и огнём божественным душу запалило. И возвёл я очи на небо, перекрестил лицо Христовым знамением и сказал: «Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго, дай ми лов днесь какой-нибудь... А я, грешный, Тебе на острове крест поставлю на славу Тебе, свету, и на поклонение православным христианам!» И только я сказал это, вижу барана! Стоит он посреди глухого леса и смотрит на меня. Взял я барана за рога и свёл в деревню... Не дивно было бы, святой отец, если бы лисицу мне Бог послал. А барану-то откуда в глухом лесу взяться? Никаких деревень там вокруг нет... И начал я опять промышлять с той поры. Каждый раз находил себе зверя. А про обещание, данное Богу нашему, позабыл маленько. И вот два года с той поры прошло... Возлёг я опочинути от труда деревеньского, и входит ко мне в избу муж светолепен. Сам бел и ризы на нём белые. Встал предо мною и рече: «Человече, что, забыл еси обещание своё?..»

Мужик замолчал. Положив тяжёлые руки на колени, прикрыл глаза, словно пытаясь снова увидеть своё чудесное видение.

— Ответил я тогда: «Отче! Не умею я креста сделать!» А тот муж и говорит мне: «Иди на Сунуреку, на Виданьский остров. Там, в пустыни, соловецкий старец живёт. Именем Епифаний. Он тебе сделает крест...» И невидим стал муж той, святолепный. Ну а я бревно подобрал, в избу себе затащил, обрусил его как положено. А сейчас к тебе привёз... Сотвори милость, Христа ради. Построй крест мне...

Много лет, много зим прошло с той поры, как покинул инок Епифаний Соловецкий монастырь. Вначале у старца в пустыньке жил, потом свою келью поставил, безмолвия ради... Шесть лет уже здесь один жил.

Бесы частенько в пустыньку наведывались. Пакости всякие устраивали, пожары... Сражался с ними... Когда невмоготу становилось, молил Епифаний Пресвятую Богородицу да Николая Чудотворца о помощи — никогда отказу не было, приходили пособить...

Иногда крестьяне из села Кондопожское наведывались. Яко от руки Христовой принимал Епифаний подаяния, прося боголюбцам милости у Христа, и Богородицы, и Святых Его... А что Христос посылал паче потребы, то отдавал Епифаний другим нуждающимся.

Нашествие муравьёв пережил ужасное... Но недавно и последнего беса прогнал. Когда выбросил в окно на улицу, бес, яко пьяный, на ноги встал.

— Не приду больше к тебе! — сказал Епифанию. — Пойду на Вытерьгу.

— Не ходи на Вытерьгу! — сказал Епифаний в окошко. — Пойди туда, где людей нет.

Уж и не знал — послушал ли его бес, ушёл с концами.

Теперь-то и жить бы. Зело красно и весело о Христе Исусе жити. Тешь свою душу псалмами да чтением, рукоделием да молитвами...

Но, видно, не суждено было Епифанию в пустыньке своей прекрасной порадоваться. Ещё когда, погрузив на сани построенный мужику крест, смотрел Епифаний, как дымился снежок под полозьями саней, уже тогда возникла тревога.

Два дня мастерил крест. Всё сделал, как следует, слова положенные вырезал на кресте, потом, помолившись перед крестом этим, разобрали его и погрузили в сани. Укатил мужик к себе в деревню, а Епифанию тревога осталась. Чудные дела теперь, рассказывал мужик, творились на Руси. Недавно везли в ссылку какого-то протопопа Аввакума, так кричал протопоп этот, что гонят с Москвы православных, которые от двоеперстия древнего не желают отступить.

Вот беда-то... Подождав, пока стихнет скрип полозьев, вернулся Епифаний в келью и долго молился перед образом Пресвятой Богородицы. Молитва успокоение принесла. Помолившись, почувствовал Епифаний, что надобно ему в Москву идти, чтобы великому государю всея Руси открыть глаза на беду. Никак нельзя православным от двоеперстия отставать...

С утра Епифаний и печку топить не стал. Помолившись, снял со стены чеканенный на меди образ Пресвятой Богородицы, которым благословил его ещё в Соловецком монастыре старец Мартирий, и, подперев палкой дверь пустыньки своей прекрасной, побрёл в путь.