Волгины

— «Языка» затребовали во фронт. Слыхал, Прохорович? Видать, важную персону подцепили разведчики. А перебежчиков — одного послали в политотдел армии, другого — в госпиталь. Сегодня ночью в соседнем полку еще перешло трое.

Связист передал телефонограмму Алексею:

— Вам, товарищ гвардии майор.

Алексей поднес к глазам листок:

«Приказываю передать хозяйство прибывающему к вам сегодня Труновскому, самому немедленно явиться „Фиалку“ для получения назначения. Колпаков».

— Что? Что там такое? — спросил Гармаш.

Алексей опустил бумажку, взглянул на Нину. В глазах ее светился тот же тревожный вопрос.

— Кажется, друзья, — собирая на лбу озабоченные складки, проговорил Алексей, — кажется, меня отзывают…

— Куда? Зачем? — спросил Гармаш и, взяв из рук Алексея телефонограмму, стал читать.

Алексей снова бросил взгляд на Нину.

Нервно бегающими пальцами она гоняла по столу хлебный катышек.

— Я так и знал, — сказал Гармаш и встал. — Забирают у нас нашего майора.

Фильков, стоявший у стола с фляжкой в ожидании, когда-его попросят налить по новой, растерянно раскрыл рот. В глазах Тани застыло недоумение.

— Да, друзья, грустно будет расставаться с вами. Но, как видно, это уже решенный вопрос, — сказал Алексей. — Вот и получилось: собрались мы сегодня, чтобы попрощаться…

Нина молча поднялась из-за стола, вышла в другую половину землянки.

— Кто этот Труновский? — спросил Гармаш.

— Новый замполит, конечно. Не горюй, Артемьевич. Плохого тебе не пришлют.

А-а… — почти с отчаянием взмахнул рукой капитан. — Хороший, плохой… Разве в этом дело? Кусок сердца моего оторвали, Прохорович. Вот что!

20

Вечером того же дня в штаб батальона явился новый замполит капитан Труновский. Высокий, сутулый, в короткой, до колен, сильно поношенной шинели, он неуклюже просунулся в землянку; неловко откозыряв, представился глуховатым басом. Лицо у него было сероватое, морщинистое, щеки впалые, в усталых глазах словно навсегда застыло уныние.

Труновский с любопытством оглядел землянку и присутствующих в ней, стал раздеваться — снял полевую, туго набитую сумку, шинель, сивую, не смененную еще на летнюю пилотку, ушанку, пригладил костлявыми руками жидкие, прилипшие к потному лбу волосы, спросил:

— У кого я должен принимать батальон?

— У меня, — ответил Алексей.

Гармаш незаметно толкнул его в бок. Угрюмое лицо его стало еще мрачнее.

Так уже ведется: какой бы хороший и внешне приятный человек ни явился на смену полюбившемуся старому, его всегда встречают если не с открытой, то с затаенной настороженностью, которая рассеивается не скоро.

Все — Саша Мелентьев, связисты и особенно Фильков, горячо и как-то особенно привязавшийся к Алексею, — изучающе поглядывали на нового замполита, храня неприветливое молчание.

Чтобы рассеять неловкость, Алексей первый, очень вежливо, стал расспрашивать Труновского, давно ли он в армии, откуда родом, где был до этого.

Труновский отвечал скучными словами: родом он из Ставрополя, в армии с начала войны, был комиссаром полка на Донском фронте, не поладил с начальством, потом был в резерве, теперь вот направлен сюда, хотя это совсем не то, что ему нужно. Он болен, у него застарелая язва желудка, ему бы надо в тыл, немного отдохнуть, подлечиться.

Труновский стал спрашивать, далеко ли до переднего края, хорошо ли замаскирована землянка и часто ли подвергается обстрелу.

— Не часто, — ответил Алексей.

— Я, знаете, к чему, — поглядывая на мощный бревенчатый накат, сказал Труновский. — Чтоб можно было спокойно заниматься делом. Чтобы столик был, где писать, разложить бумаги, газеты, книги. Замполиту нужны удобства. Недавно был я в одном батальоне. Так, знаете, снаряд угодил пряма в угол. Накат в три яруса так и развернул… Комбат отделался контузией.

— Действительно, какие уж тут удобства, — насмешливо заметил Гармаш.

— Мы с вами сойдемся, капитан, я думаю, — снисходительно оглядев Гармаша, немного погодя сказал Труновский.

— Поживем — увидим, — загадочно ответил Гармаш и, сделав вид, что ему надоело слушать праздные разговоры, вы шел.

— Что ж, сходим в роты. Я познакомлю вас с личным составом, — предложил Алексей.

— А стоит ли? Я устал с дороги. Завтра могу и сам сходить. Представиться, — уклончиво ответил Труновский.

— Нет, уж давайте сегодня, — настоял Алексей. — Все-таки удобнее обоим: я — сдаю, вы — принимаете. А утром я уже не смогу, на зорьке отбуду.

Они вышли из блиндажа и двинулись к ротам. Смеркалось. Откуда-то тянуло пахучим сосновым дымком. Алексей шел впереди и часто оглядывался; долговязый капитан размашисто шагал за ним, сутуля нескладные плечи. Полы шинели хлестали по голенищам его сапог. Перевалили за гребень, пошли вдоль сельского пепелища, потом — ходом сообщения. Голова Труновского торчала из него, как пестик из ступки, и капитан, казалось, совсем не думал, чтобы спрятать ее.

— Здесь осторожнее. Нагнитесь. Еще светло, — предостерег Алексей.

— Это можно.

Капитан согнулся чуть ли не вдвое.

«Сразу не поймешь, какой он: не то бесстрашен, не то апатичен, а это, пожалуй, хуже всего», — думал о нем Алексей.