Воля и власть

Как мал, как бессилен и жалок становит человек, едва только упорядоченная Господом громада природных сил колебнется вот так, лишь краем своим сметая на пути все многотрудные устроения человеческие!

Ему только удалось уладить с архиепископом Симеоном спорные меж Москвой и Новым Городом вопросы о владычных данях, и теперь он не знал, как выбраться из этого осажденного водой города?

Юношеский восторг как и боязнь ошибиться в греческом давно остались позади, и Сергей Иваныч Федоров давно уже подумывал о том, чтобы принять полную схиму, переменивши имя, а там уже и ожидать твердо обещанного ему в этом случае сперва иерейского, а впоследствии и епископского звания. Теперь, после смерти отца и недавнего посвящения в сан дьякона, дальнейшая духовная карьера, казалось, сама ждала его, тем паче Фотий мягко и многажды настаивал на том. Конечно, сан епископа был еще очень и очень гадателен, но стать игуменом любого из столичных монастырей Сергей уже мог. Он вполне свободно говорил по-гречески, и по настоятельному совету Фотия нынче изучал латынь, и вульгату, и классическую, на которой творится служба в католическом Риме. Фотий, готовя Федорова, имел какую-то свою, ведомую ему одному, цель. Сергей, которому вообще легко давались языки – базарную татарскую речь он выучил играючи, пользуясь подсказками дяди Василия, – вдумчиво вчитывался вечерами в труды Августина Блаженного, просматривая меж тем и Тацита[140], привезенного из Киева, и в разрозненные тома Тита Ливия[141], и даже в Лукреция[142], достанного от краковских поляков, отважился заглянуть, дивясь стройному звучанию латинских стихов. Бытовую итальянскую речь, которой владели фряжские торговые гости, изучить было совсем не трудно. Словом, ехать во фряжскую землю, к чему втайне готовил его Фотий, Сергей Федоров мог бы, пожалуй, уже сейчас.

И ныне он стоял, разрываемый противоположными чувствами: желанием спуститься вниз и добраться до чтения папских декреталий от Констанцского Собора, морем доставленных в Новгород, и жаждою найти корабль, способный выручить его из невольного новогородского плена.

На Западе Сергей не был. Еще не был. И чуял теперь, что побывать там надобно непременно, еще теперь побывать, до всяких дел, к которым его готовит Фотий, пока идет война в чехах, и чашники бьют в хвост и в голову немецких рыцарей, пока можно увидеть Рим, этот, как передают, наполовину пустой, в античных развалинах город, где папы ходят из замка Ангела в собор Святого Петра по особой галерее, дабы их по пути не разорвал народ. Здесь, по крайности, архиепископ Симеон может по всяк час показаться народу и даже утишить поднявшийся бунт горожан.

Вода, впрочем, постояв несколько дней, начала быстро уходить, и ежели бы не новые наказы Фотия, он бы, быть может, не узрел страшного знамения, ставшего над городом 19 мая. Лодья уже была готова к отъезду. Волхов входил в свои берега. С дворов и улиц свозили трупы погибших животных, всюду, где только мочно было протянуть вервия, сохли на солнце вымокшие портища, холст и полотно, парча и иноземные сукна, а скорняки гадали, что делать с подмоченными шкурками соболей и куниц, бобров и рысей, тысячами разложенных по мостовым белок и распятыми на тынах медведицами. Все уже было готово к отъезду, но Фотий потребовал договорных и согласительных грамот от плесковичей, потому Федоров и застрял противу срока отъезда еще на две недели.

Дело совершилось на праздник Всех Святых в полуночи. Был трус, причем сотрясалась не земля, а воздух. С полдневной стороны взошла черная, клубящаяся туча (в светлой северной ночи все было отлично видать). Сергей вышел на крыльцо, застегивая однорядку и недовольно жмурясь и – остоялся. Такого он не видал еще никогда. Молнии в руку толщиной обрушивались на землю почти без перерыва с громом. Дожденосная пыль, почти незаметная пред ужасом огненной стихии, едва смочила лицо. Вверху, в страшной глубине огненных туч громоздились рушащиеся черные башни, облитые молнийным огнем. Люди, застигнутые молнией, сгорали на улицах. Казалось, еще миг, и весь город вспыхнет жарким костром, тем более что от небес валились на город не град, а увесистые камни, кое-где прошибавшие кровли насквозь. Сергей стоял, прильнув к стене, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, и в этот миг с низким наступающим гулом – когда уже там и сям взрывались фонтаны зажженного небесною бурею огня – на город стеной рухнул ливень с градом в голубиное яйцо, мгновенно угасив пожары и наполнив улицы потоками ревущей воды. Сергей, мокрый до нитки, медленно пластаясь по стене, заполз внутрь. Священник, стоя на коленях, молился. Сергей опустился рядом. Шум дождя снаружи стихал, становясь равномернее и глуше.

Ночью над потрясенным городом воцарилась тишина. Не сговариваясь, они оба встали и, накинув однорядки, устремили к Святой Софии. Там уже был Симеон, шла служба, и вся толпа на площади перед собором Премудрости Божией, стоя со свечами в руках, молилась в голос, вторя соборному хору.