Воля и власть

Собор в Москве, на котором был задержан Киприаном новгородский владыка, происходил в июле, и в июле же пришла нежданная весть из Орды: скоропостижно умер молодой, полный сил хан Темир-Кутлук, и на престол взошел его юный брат Шадибек.

Тверской князь Иван Михалыч[65] тотчас устремил в Орду за ярлыком на свое княжество.

Срочно собиралась Дума, дабы решать: что делать? Собственно, об одном шла речь: ехать ли к новому хану-мальчику самому Василию или, как предлагала Софья, ограничиться посылом киличеев с дарами?

– И еще надобно выяснить, отчего умер Темирь-Кутлуй! Кто его отравил, да, да!

– Ну и что ж, что Иван Михалыч тверской поехал? Мыслите, ярлык на Владимирский стол у нас отбирать?! А я не мыслю того! Был я в Твери! Вот, с батюшкою был!

– Где Федор-от?

– Лежит, недужен!

– Шадибек – младший брат хана. Что изменилось в Орде? Пора тепа, бояре, подумать о достоинстве страны, да, да! О достоинстве! Не быть подстилкой-то у литвина какого…

– Какого именно?

– Да Витовта!

– Так и скажи!

– И скажу! И все скажут! Смоленск отдали, Мстиславль отдали, быват, и Ржеву отдадим? А там Можай, а там и сама Москва! Забыли, как Ольгерд под городом стоял? Вспомните, други, что мы – Золотая Русь! Великая Русь! Что наша земля гордится такими мужами, как великий Алексий! Как преподобный Сергий! Как Дмитрий Прилуцкий! Да мало ли! Мы днесь – твердыня православия! Нашею милостыней стоит Царьград, и сам император Мануил[66] Цареградский нашею помочью сидит на столе!

– Усидит ли только? Баязет, бают, который год уже стоит под городом!

– Тем паче! В Литве ксендзы, в Галиче вси церквы поиначили на богомерзкое латынское служение. Сербское, Болгарское царства под бесерменом. Кому, кроме нас, блюсти ныне заветы горняго Учителя нашего Исуса Христа!

– А ну, как наш великий князь поедет в Орду, да тамо и умрет скоропостижно, подобно Темир-Кутлую?!

Ропот пошел по рядам. Иван Федорович Кошкин вбивал, точно гвозди, суровые слова:

– Вызнать надоть, как и пошто тамо солучилось, господа!

– И дань!

– Да! И дань посбавить! С Новым Городом война, серебра нет, суздальски князи, што волки, так и крутят вокруг Нижнего. Гляди, Семен даве царевича Ентяка привел! Весь город разорили. А и ныне, бают, Семен крутится где ни то под Нижним, в лесах! Што травленый волк.

– Дак и ехать в Орду?! Кланяться? Кому только?

– А чую, не без Идигу тут дело сотворилось!

– Едигей Витовта разбил! И Шадибека не он ли поставил!

– Ежели к Едигею…

– Власть!

– Пока не ясно, чья тамо и власть!

– Я тако мыслю, други, – заговорил Иван, – и тако реку: не нать ездить великому князю Московскому нынче в Орду!

– А што, Иван, тя спрошу, твой батяня, Федор, о том бает? – прищурясь, произнес Михайло Морозов. – Поди, того не скажет, что ты днесь нам молвил.

Василий слушал, то собирая брови хмурью, то краснея, то бледнея. Его и упрекали, и хвалили, и берегли. (И в самом деде, не хотелось ехать в Орду!) Вчера только охотились в заповедном бору под Крутицами, и он, Василий, самолично зарезал рогатиною матерого кабана, облепленного хортами. Добыли трех огненных лисиц, загнали молодого медведя. Итак пахло в бору хвоей и смолой, а на полянах земляникой… И скакать, не то плыть в степь, когда еще косят в полях, ставят пахучие высокие копны, когда и самому бы, скинув зипун, в одной рубахе бело-полотняной, пройти с литовкою-стойкой, валя ароматную кашку и ловя ухом сердитое жужжание шмеля, запутавшегося в скошенной груде трав… Эх! И нету той пыли ордынской, и ветер относит посторонь кровососов, а там, бросив горячую косу, взлететь на коня, нестись вихрем, догоняя волка-перволетка, дуром высунувшегося из раменья на скошенный луг… И как трубили рога! Как еще на заре, по росе, выезжала вся конная свита: загонщики, псари, доезжачие…

– Нет, не поеду в Орду! Вот с Семеном надобно кончать! Враз. Не давать ему воли, затравить, как того матерого волка! Нижний должен принадлежать Москве! Надобно твердою ногою стать на Волге! И чтобы весчее, лодейное и повозное платили не даруге татарскому, а нашему даньщику! Своему! Ставленному великим князем Владимирским!

Он поднял голову, слепо обозрел ряды скамей, седобородых бояр в долгой сряде, шапках, отороченных соболем, с посохами в руках. Утишил мановением длани шум и ропот, высказал, оборотив лик к Ивану Кошкину:

– Быть посему!

Дума разноречиво зашумела. Говор-спор не утихал, тек, возвысил, когда в двери палаты пролез припозднивший татарин-баскак московский, коего нынче нарочито задержали – отвлекли, дабы на свободе поговорить о главном.

Со сторон татарину, коему тотчас расчистили место, начали объяснять вполгласа, что, мол, решали, кого да с какими дарами послать к новому хану в Орду. Татарин кивал, остро поглядывая на закаменевший лик великого князя московского, самого главного улусника Золотой Орды, и самого богатого изо всех русских князей. И Василий, скользом ловя этот взгляд, тихо гневал в душе: небось, тестюшко не ездит в Орду, не кланяет татарам! И ныне не ездит, все одно! Хотя… Ягайле вот поклонил…