Воля и власть

И всего обиднее, что Киприана так и не поставили в известность о сути переговоров, ведшихся вроде бы с его участием. О чем толковали Витовт-Александр с Ягайлой-Владиславом наедине, не ведал никто, быть может, кроме посланцев Папской курии. Какие еще утеснения выдумают они для православных литвинов и русичей? Неучастие в делах государственных? Запрет сочетаться браком с католиками, обращая последних в истинную веру? Напротив – в этом случае требовалось, чтобы православные, не важно муж или жена, отказывались от своей церкви, переходя в латынскую ересь. Еще какие (и многие!) запреты и утеснения выдумали досужие францисканцы, празднующие свою победу над правой верою в многострадальной Литве! И что возможет содеять здесь он, Киприан, наблюдая, как закрываются одна за другой святые обители, как выкидывают из них православных иноков, места которых нагло захватывают францисканские и доминиканские монахи! Как жгут книги со славянскими литерами, даже не поинтересовавшись, что написано в них? Творение ли святых отцов, хронографы ли, гимны Дамаскина[84] или соборные уложения? С горем приходило признать, что церковь не живет без защиты власти, а власть, ежели она враждебна православию, губит живую церковь! Разрушает храмы, запрещает богослужения, и все это в угоду своей, иной, чужой и чуждой церкви, которую иначе, чем еретической – не можно назвать…

Вот он умрет, думал теперь Киприан, он умрет и ни во что же станет все его церковное устроение на землях великой Литвы! А ежели и град Константин упадет под ударами неверных, как это уже едва не совершилось днесь? Долго ли просуществует василевс Мануил и тем паче его потомки в великом городе, со всех сторон одержимом и утесненном иноверцами?

Там, во Владимирской Руси, он мог воззвать к великому князю, его почитали и слушались, но здесь, в Литве, он нынче почти никто. Как кричал на него Витовт, у которого по-собачьи тряслись от злости полные щеки, как топал ногами, как угрожал! И ведь знал Киприан, что все то вымыслы, что епископ Туровский Антоний не виноват ни в чем, что он не посылал тайных писем в Орду и не приглашал на Волынь и в Киев самого Шадибека. Да и как епископ, лицо духовное, мог бы пригласить своею волей иноверную военную власть?! Мог бы сказать Киприан и другое, что Орда уже не способна, как некогда, дойти до Кракова, затопив всю Подолию, Волынь и Галич беспощадным топотом копыт. Многое мог бы сказать Киприан, но Витовта трясло от гнева, у него прыгали щеки, и Киприану приходилось молчать, молчать и покоряться, и верить наружно, что гнев Витовта справедлив, и что столь небывалое дело возможно, и что он примет меры. Немедленно сместит и накажет Антония (Антоний был смещен и лишен сана, тотчас услан в Москву в келью Симонова монастыря, что спасло его от дальнейших расправ и возможной смерти). Но он, Киприан, уступил! Едва ли не впервые откровенно и прямо уступил власти иноверца и, по сути, язычника. Уступил, потому что, увы, должен был уступить.