Воля и власть

Юрий промычал в ответ невразумительное, покосился на царственно выступающую, с плывущей походкою княгиню, на ее, и под саяном, и под коротелем[90] ощутимые крутой выгиб спины, высокую грудь, белые красивые руки, схваченные у запястий золотным кружевом. Мгновенное раздражение: что вот, мол, послал же Бог такую красавицу Семену Мстиславичу, и за какие такие заслуги! Как вспыхнуло, так и погасло. Глядел завороженно ей вслед, а княгиня обернулась, улыбнулась ему тепло, и опять резануло: озера глаз, бело-румяный очерк точеного лица с ямочками на щеках, розовые нежные губы, которые каждый вечер достаются невесть по какой такой поваде не ему, а князю Семену. Решительно склонился к лохани, стал плескать себе на лицо, тереть руки куском булгарского мыла. Почти сорвал волглую рубаху с плеч. Холопы смоляне, пришедшие сюда вместе с князем своим, почтительно помогали Юрию обтереть спину и грудь, поливали теплую воду на руки, зачерпывая кленовым ковшом из ушата. Наконец князь, немилосердно наплескавши на пол, обтерся суровым рушником, переменил рубаху и сапоги, расчесал спутанные волосы. Мгновенно и сразу яростно захотелось есть. Ульяния опять вступила в горницу, повела за собою вниз по лестнице в столовую палату, и князь, глядя сверху на ее чуть склоненную голову в легком домашнем повойнике, русый затылок и нежную шею, опоясанную рядами разноцветных бус, вдруг ощутил бешеное желание, почти ярость: схватить, смять, потащить к себе в горницу, на ходу срывая с жены Вяземского ее коротель и белополотняную рубаху, дабы ощутить наконец в руках голым и горячим это ухоженное красивое тело, мять, тискать, опрокидывая на постель…

Остоялся, отмотнул головою, утишая темную кровь греховного безумия. Глубоко вздохнул, конвульсивно сжимая зубы.

Так вот хватал портомойниц в отцовом терему, и те, мало сопротивляясь, расширенными от ужаса и обожания глазами взирая на молодого князя, сами спешили скинуть с себя мешающую преграду одежд.

Он был стар. Теперь уже посадские девки, что приглашены были убирать терем, не взглядывали на него умильно-зазывно, не проходили мимо, нарочито виляя бедрами. Он был стар и яростно обижен на жизнь, на мир, на Витовта, на великого князя Василия (как-никак, равного ему, великому смоленскому князю!), даже на верного слугу Семена Вяземского, что, лишась своего удела, потащился за ним, за Юрием, вместо того чтобы мудро изменить и как-то поладить с литвином.

За трапезою были князь Семен, духовник Юрия, отец Никодим, двое холопов, конюший князя и старший егерь, и наместник князя Василия московский боярин, что безразлично взирал на Юрия с тем скрытым небрежением, которое, не выявляясь явно, не давало права Юрию вспылить, но тем обиднее чуялось смоленским беглецом («И этот гребует мною!» – рвалось из души). Ели в тяжелом молчании. После молитвы не было сказано почти ни одного слова.

– В Смоленске тихо? – вопросил князь отрывисто в самом конце трапезы.

– Витовт дал людям леготу! – отозвался, отводя глаза, князь Семен, досказав с отстоянием: – И церкви не рушит!

Юрий молча скривился. И Олега уже нет! Была еще надежда, что смоляне, недовольные Витовтом, подымут восстание. Но Витовт оказался умнее, чем полагал Юрий. И латынских попов, видно, попридержал! – домыслил князь про себя. Церкви рушить – на «потом» отложено! Он перебрал в уме знакомых смоленских бояр и с горем понял, что в городе его не ожидает никто. Верные давно схвачены и казнены Витовтом, иные… Приходило признать, что народ устал и хочет одного – покоя. И что Витовтова «легота» потому и принята смолянами. Как, когда и почему исшаяла смоленская сила? Куда утекло серебро? Почто перестали быть победоносными смоленские рати, когда-то грозные и неодолимые для врага?

Он бросил двоезубую вилку на тарель. Вытер рушником жирные губы и пальцы. Встал, омыл руки под рукомоем. Прошел к себе. Ульяния опять появилась, позвавши в баню, и опять остро и страшно колыхнулось в нем бешеное желание. До того, что на миг замглило в глазах.

На ходу расстегивая домашний суконный зипун, спустился по ступеням. Холопы подскочили почтительно.

Баня истекала паром. С порога предбанника князя обдало влажным теплом. Холоп помог разволочься, стянул сапоги. Князь, поджимая пальцы ног на холодном полу, пригнувши голову, пролез в баню, в облако серого пара, едва не задохнувшись от огненного жара раскаленной каменки.

Парились вчетвером. Князь Семен был ростом ниже Юрия, но широк в плечах и тяжеловат в чреве. «Как эдакого-то обнимает и голубит?» – подумалось едва не впервой. Доселе не замечал ни тучности Семеновой, ни печати возраста на его лице.