Воля к власти

Святая ложь, следовательно, изобрела карающего и воздающего бога, который в точности соблюдает законоуложения священников и именно их в качестве своих глашатаев и уполномоченных посылает в мир; изобрела потустороннюю жизнь, в которой только и мыслима во всём величии грандиозная машина наказаний, – а для этой цели изобрела и бессмертие души; изобрела в человеке совесть как осознание того, что хорошо, а что плохо, как иллюзию того, что это сам бог говорит в нас, рекомендуя нам жить в согласии с предписаниями священников; изобрела мораль как отрицание всякого естественного хода вещей, как сведение всего происходящего только к морально обусловленному, а воздействие морали (т. е. идею кары и награды) объявила всепроникающей, единственной силой, творцом любых перемен; истину объявила данностью, постигаемой в откровении, но совпадающей с учением священников, т. е. условием всякого блага и счастья в этой и в той жизни.

In summa: чем оплачено моральное улучшение мира? Отключением разума, сведением всех мотивов к страху и надежде (каре и награде); зависимостью от опекунства священников, от дотошного формализма, который притязает на то, чтобы быть выразителем божьей воли; прививкой человеку «совести», которая на место опыта и проверки ставит ложное знание: как будто во всех случаях уже заранее известно, что надо делать, а чего не делать, – то бишь своего рода кастрацией ищущего и устремлённого вперёд ума и духа. In summa: наисквернейшее ущемление человека, какое только можно себе представить, под видом якобы «доброго человека».

In praxi[75] весь разум, всё наследие ума, изощрённости, оглядки, которое является предпосылкой священнического канона, в итоге произвольно свелось к голой механике; только согласие с законом считается целью, высшей целью, – других проблем в жизни нет; вся картина мира испоганена идеей наказания … – сама жизнь, с учётом того, что жизнь священника представлена в ней как non plus ultra[76] совершенства, переосмыслена в клевету на жизнь и поругание её… – понятие «бог» являет собой отвращение от жизни, критику и даже презрение жизни как таковой… – истина переосмыслена в священническую ложь, стремление к истине выродилось в изучение писания, в средство стать теологом…

142

К критике законов Манну. Вся книга зиждется на святой лжи во спасение. Неужто это и есть человеческое благо, вдохновившее всю эту систему? Этот людской род, который верит в заинтересованность всякого действия и поступка, – был ли он заинтересован в том, чтобы претворить эту систему в жизнь? Улучшить человечество – чем вдохновлено это намерение? Откуда вообще взялось само это понятие улучшения?

Мы встречаем один вид людей, – священников, – которые чувствуют себя эталоном, вершиной, высшим проявлением человеческого типа: отталкиваясь от себя, они и выводят понятие «улучшения», они верят в своё превосходство, они на самом деле к нему стремятся: причина святой лжи – воля к власти…

Установление господства: ради этой цели господство понятий, которые в священнической среде выступают как non plus ultra власти – власти, построенной на лжи, – с учётом того, что они не владеют властью физически, посредством военной силы… ложь как дополнение власти, – новое понятие «истины».

Будет ошибкой предположить здесь неосознанное и наивное развитие, своего рода самообман… Не неистовые фанатики изобретают столь продуманные системы угнетения… Здесь работал хладнокровнейший расчёт, расчёт того же свойства, что и у небезызвестного Платона, когда тот выдумывал своё «государство». «Надо хотеть средств, если хочешь цели» – эту аксиому политиков уяснили себе все законодатели.

В качестве классического образца мы имеем специфически арийский: то бишь мы вправе наиболее оснащённую и щедро одарённую человеческую расу объявить ответственной за величайшую ложь, какая была на свете… А потом её повторяли почти все: арийское влияние испортило весь мир…

143

Сегодня много рассуждают о семитическом духе Нового Завета: но то, что так именуют, на самом деле есть просто священнический дух, – а в законах ману, в этом арийском своде законов чистейшей расы, такого рода «семитизм», то бишь священнический дух, выражен отвратительнее, чем где бы то ни было ещё.

Развитие иудейского священнического государства не оригинально: они эту схему освоили в Вавилоне; схема эта арийская. И если позднее та же схема, уже с преобладанием германской крови, доминировала в Европе, так это отвечало духу господствующей расы: великий атавизм. Германское средневековье было нацелено на восстановление арийского кастового уклада.

Магометанство, опять-таки у христиан училось: использование «потусторонней жизни» как карающего органа.