Воля к жизни

— Не надо, щоб она молотила. В ее состоянии то дуже вредно. При советской власти у нас женщины получают отдых от тяжелой работы и до родов и после родов.

— То в городах, — говорит старик, сидящий на почетном месте под иконой.

— Нет, теперь и в колхозных деревнях так же.

— У нас в семье того не может быть, — возражает старик. — Партизаны дали на нашу семью двенадцать моргов панськой земли, тут неподалеку за Стоходом, где бились позавчера, где клуня горела. А мужчина у нас на всю семью один — сын мой Гринько. Кто ж буде робыть, як не женщины? Я вже старый, ходить и то ледве-ледве можу.

Выпив с нами чарку, раскрасневшись и осмелев, молодица спрашивает меня:

— А у вас кто молотит, когда жинки болеют?..

— У нас теперь в колхозах цепами не молотят.

— А чем?

— Комбайнами… Молотилками…

— А це шо таке?

Объясняю, что такое комбайн, и спрашиваю молодицу:

— Как вас зовут?

Она смеется:

— Татьяна.

У нее милое круглое лицо. Волосы зачесаны на прямой пробор, белый платочек повязан «домиком», защипнут острым уголком над пробором.

— Дытына буде перва у вас?

— Перва.

— Як хочете назвать?

— Як буде дочка, — назовем Ольгой. А сын, — ще не знаем як. Приходите к нам на крестины.

— Добре, добре, обязательно прийду. Буду вашим кумом. Як то поется? — вспоминаю я слышанную в молодости полузабытую песню:

…И вода гуде,
А то кум до кумы
Борозенькой иде!!

Старик, размахивая рукой, подхватывает:

Кумочка и голубочка,
Свари мени судака,
Моя любочка!..

На другой день посылаю Аню проведать Татьяну. Аня рассказывает, вернувшись:

— Чувствует себя хорошо.

— Молотит?

— Нет. сегодня не заставляли.

Еще через день снова посылаю Аню проведать «куму». Аня возвращается быстро:

— Начались предродовые схватки.

Захватываем с собой все необходимое, идем принимать роды. Таня рожает трудно. В полночь принимаем девочку.

— Ольга появилась на свет!..

Рассказываю роженице, как кормить ребенка, как ухаживать за грудью. Утром Нюра идет к Татьяне, относит ей йод, марганец, бинты. После приема больных спешу к «куме».

Темно, неприглядно в хате. Курица ходит по земляному полу. Лики святых мрачно глядят с иконостаса. Тараканы шуршат по стенам. На низких дощатых нарах, на куче тряпья лежит Таня, качает за веревку люльку, подвешенную к потолку, и напевает: «Ходыть хлоп за рикой…»

— Таня, не надо трясти колыску. Так дитя закачивается и буде хворить.

Она послушно перестает качать люльку, берет дочь, прижимает ее к груди.

Босая старуха стоит около нас с трясущейся головой:

— Так-так! Так-так!

Непонятно — осуждает она меня или соглашается со мной. Скорее всего, плохо слышит и не совсем ясно понимает, о чем мы говорим.

Кондратюк и его корова

Наших девушек в Березичах называют «панянками». Интерес к ним огромный. Как это так: «образованные барышни», «помощницы доктора» и не гнушаются простой, черной работы, умело и быстро разжигают костры, стирают белье, моют полы. Ходят по хатам, обмывают, перевязывают больных, возятся с чужими детишками.

Вечер. Месяц поднимается над Стоходом. Сижу у раскрытого окна. Поля Глазок дежурит около Кривцова. Аня и Нюра на крыльце дома, окруженные юношами и девушками.

— И школа у самой вашей деревни? — спрашивает хлопец с любопытством.

— У самой деревни…

— А що робите литом, якщо нет занятий?

— А летом делаем дома то же, что и все — ходим на поле, в колхозе работаем. На огороде помогаешь маме, корову доишь.

— А сколько платить треба у школу?

— Ничего…

— Як ничего? Як то может буть?!

В головах местных селян не укладывается мысль о том, что образование и лечение могут быть бесплатными. Немецкие, австрийские чиновники и польские паны испокон века драли по восемь шкур с западноукраинского крестьянина. Выходил крестьянин собирать сухие ветки в лесу — плати. Проехал по мостовой — плати. Хочешь сделать операцию — веди быка. Мечтаешь учиться — припасай стадо волов. Держишь собаку, кошку — плати. Лишняя дымоходная труба — плати. Прорезал лишнее окно в хате — плати.

Больную из Угриничей, после вскрытия околопочечного абсцесса, муж каждый день привозит на перевязку. Больная быстро поправляется, ходит без посторонней помощи, с аппетитом ест. Муж прямо-таки не знает, как выразить свою радость:

— Я так считал, что она уже не встанет и дети будут сиротами. Вы, пан доктор, ее спасли. Я вас не забуду.

Вот он опять приезжает вечером без жены.

— Доктор, пойдемте со мной, я вас прошу, — вызывает он меня на улицу.

К задку его фурманки привязана корова.

— Это вам, — значительно говорит он.

— Що вы! — восклицаю я. — То для чого? Ведите ее обратно до дому. Вашим детям она нужнее.

Крестьянин бледнеет.

— Пан доктор, вы меня обижаете!

— Но у нас, советских врачей, это не принято. Мы помогаем людям бесплатно. Я только выполняю свой долг.

— Я не богатый человек, но я люблю справедливость. Мы все должны поступать по справедливости.

Он, вероятно, несколько ночей не спал, прежде чем решился отдать мне корову. И отнестись небрежно к его порыву — значит в самом деле обидеть его. Что делать?