Воля небес

Призванного из поместья подьячего Басаргу Леонтьева государь принял в опочивальне, глубоко утонув в перинах и, несмотря на жарко натопленную комнату, под толстым ватным одеялом. Царевна Ирина, что сидела рядом, отпустила руку царя, наклонилась к нему, прошептала:

– Боярин твой важский здесь, приехал, – после чего встала и ушла, не дожидаясь на то указания. Все уже давно знали, что с подьячим Монастырского приказа Иоанн предпочитает беседовать наедине.

– Садись… – передвинул руку на край постели царь. И нежданно задал непостижимый в своей невероятности вопрос: – Скажи, Басарга, почему ты никогда мне не изменял?

– Но… Но как можно?! – только и выдавил боярин.

– Можно. Всем можно, все изменяют. Все, всем, всегда. Сколько себя помню, всегда изменяли мне слуги. Ребенком был – Шереметьевы, Шуйские, Бельские, ровно над выродком, изгалялись. Царем стал – присягнули все, крест целовали повиноваться, а все едино козни строили, обманывали, лгали. Подумал я, в знати и князьях вся беда, нужно иных людей подле себя собрать. Храбрых, честных, лучших. Собрал избранную тысячу, а она тотчас за места передралась. Опять я перебрал людишек, собрал окрест себя равных меж собою, крест на братство меж собой целовать заставил, волей Божией осенил, обителью братской нарек. Десяти лет не прошло – и вновь равные меж собой за места перегрызлись, супротив друг друга стали заговоры плести, мне изменять, с князьями земскими равняться… В церкви христовой благости искал – а они вовсе хуже псов грызутся, места делят, по головам друг друга вверх лезут. Дал им митрополита честного, душой чистого, мест не искавшего… За два года сожрали! Куда глаз ни брошу, одно и то же вижу: ложь, обман, измены, подлость, воровство. В миру, в церкви, в слугах. Один ты наособицу. Посему знать хочу: что в тебе не так? Почему ты мне не изменяешь?

– Зря ты на слуг своих наговариваешь, государь! Много округ тебя людей честных, ни делами, ни помыслами не оступившихся! Дмитрий Хворостинин, Михайло Воротынский, Малюта Скуратов, Дмитрий Годунов, Борис тоже…

– Ну, Скуратова и Воротынского спрашивать поздно, Годунов больно молод еще, судить рано, Хворостинин в походах по три раза на год… – перечислил Иоанн. – Можно, знамо, и спросить. Но от тебя, Басарга, твой ответ я все едино хочу услышать!

– Не столь я чист, как тебе кажусь, государь, – опустив голову, повинился подьячий. – Бывало, серебром от меня подрядчики откупались. На Филиппа наговаривал, с княжной всех обманывал, волю твою исполнять не спешил. Люди меня, вон, чуть не за подвижника святого считают, за старания обитель возродить, за приют сиротский, что содержу столь старательно, за милостивца бескорыстного. А в том приюте – дети мои незаконные растут!

– Помнишь ли ты слова Создателя нашего, боярин? «По делам их узнаете их…» По делам люди судят, не по помыслам. Что смертным за дело о твоих желаниях, коли видят они обитель возрожденную и приют, в коем сироты с таким тщанием растятся, что по всей Руси слухи о том сказочные ползут? Может, все же заслужил ты поклонения сего? Не мыслями, так делами. Человек слаб… Тебя искушали, и ты не всегда удерживался. Ты любил – и украл любимую. Был в обиде – и наговаривал на Филиппа. Никто не совершенен, и кабы я не прощал мелочи ради большого, с кем бы я остался? Но попуская слабину в малом, ты никогда не делал сего в урон державе моей или вере православной. Из казны копейки лишней не брал, с ворогами сражался, ради суда праведного от любой мзды отказывался, измены не прощал… Так что за хитрость в тебе такая, Басарга, скажи? Почему дело государево для тебя дороже радостей личных? Почему других не топил для своего возвышения, почему на посулы иноземные не поддавался?

– Нет в том моей заслуги, государь, – после некоторого раздумья пожал плечами Басарга Леонтьев. – Худороден я, и нет у меня ничего, кроме чести моей и службы. С юности знал, что не смогу никогда с князьями знатными сравняться. Знал, что, кроме честности и меча, нет у меня иных достоинств. Знал, что прочность державы отчей от каждого меча зависит. Вот им я и был, государь: «мечом каждым». Тем, кто по совести дело свое на месте своем делает. Коли знаешь, что не быть тебе ни дьяком, ни князем, не царедворцем, то и в измены подлые не лезешь, каковые пользы не принесут. Не в совести великой заслуга моя, а в том, что искусов не имею. Нам, худородным, честной службой жить легче. И держава твоя, государь, это мы и есть, суть ее и плоть. Она сильна – и мы сильны. Она умрет – и мы с нею.

– Вот она, стало быть, какая, честь худородных? – хрипло усмехнулся царь. – Скуратов худороден, Хворостинин худороден, Годунов худороден… Слуги честные. Не ищете, стало быть, возвышения, а просто тягло свое несете? Плоть и кровь земли русской…

– Ты смеешься надо мной, государь?