Воля вольная

Молчали. Огонь взвихривался, рассыпая искры в черноту. Ветер метался в корявых тополевых вершинах. Ручей, развороченный тягачом, зализывал раны, всхлипывал, жаловался на одинокую жизнь. Ночь была черна.

— Если со мной что-то случится, спутниковый телефон в вещмешке найдете. Пин-код — четыре семерки.

— А что может случиться? — спросил Андрей, быстро глянув на капитана.

— Кирпич на голову упадет...

В остывающем моторе тягача что-то металлически клацнуло, парни испуганно обернулись в темноту.

— Он может выстрелить? — тихо спросил Андрей, поворачиваясь обратно. — Нас же сейчас видно, а его нет...

— Не может. — Капитан мотнул головой.

— Почему?

— Он не идиот.

— Но зимовье-то спалил!

— Зимовье сжечь — не человека убить.

— А вы убивали?

— Нет.

— Почему все-таки вы вот так его ищете? Один! — вмешался Семен.

— Я вам все сказал...

Они посидели еще недолго и ушли в кунг. Повозились, устраиваясь, слышно было, как разговаривают вполголоса. Когда затихли, и из кунга послышалось глухое похрапывание, достал телефон. Включил, положил рядом на бревно, дожидаясь устойчивого сигнала. Ветер гудел и гудел вверху. Погоду отпускало, воздух мокрел. Дров подбросил, до каких дотянулся. «Почему вам можно, а ему нельзя?» — не шли из головы слова Семена.

Тихого набрал и, не дождавшись гудка, сбросил. Задумался. Набрал своего шофера Гешку Клыкова.

Всегда невозмутимый балагур Геша... прямо слышно было, как он удивился, узнав голос Семихватского.

— Василий, ты где... тут полный шухер. Ни тебя, ни Тихого...

— А он где?

— Не знает никто, как его отстранили...

— Кого отстранили?

— Да Тихого, Гнидюк сейчас вместо. С охраной ездит... его же отмудохали...

— Пф-ф-ф, погоди, что там такое?

— Да ты сам-то где?

— В тайге...

— По делам, что ли?

— Нет, я... ладно, потом. Расскажи спокойно. Что там делается? ОМОН прилетел?

— Прилетел! Они тут икры набрали — в порту маленькая комнатка... за курилкой которая, холодная — полная контейнеров! Часть уже отправили или в самолет загрузили, не знаю. У них тут Ан-12 и вертак свой из области. Народ не доволен, омоновцам прямо говорят, уже, мол, оплачено... понимаешь, а тем по барабану — у людей же ни документов, ничего! Ты-то когда? С ними ж говорить надо! Ни тебя, ни Тихого!

— Они за Кобяком летали?

— Вчера к нему летали — двух эвенов приперли с Кобяковского участка, и сколько увидели зимовеек, все сожгли. Одно, говорят, Генки Милютина спалили или еще чье-то. Прямо сверху стреляли зажигательными и ждали — выйдет-не выйдет, даже не садились. Только эвенов, больше никого не видели, я с летчиком разговаривал. Похоже, они не туда забурились...

— Та-ак...

— Про тебя говорят, что ты пьяный угнал тягач Кобяковский... — осторожно добавил Геша.

Телефон пикнул и погас.

Васька несколько раз пытался еще выйти, и батарейку грел у огня, но она села безвозвратно. Запасная батарейка была мертвая, и он вспомнил, как хотел поставить и не поставил на зарядку. Забрался в кабину, обшарил вещмешок, зарядного не было. Он искал руками, а на самом деле все обмозговывал ситуацию в поселке.

Вернулся к костру. Все так же машинально сходил за дровами. Налил себе кружку, но пить не стал, поставил в снег у костра... Закурил. Ясно было, что надо рвать в поселок, но как? Связи не было. Обратно не подняться, значит — круг километров сто — сто двадцать до Эльчана и там еще сотня. Антифриз уходит — за день не управиться. Это была засада!

Семихватский, как натура немаленькая, плещущая мощью из края в край, страшно страдал в таких ситуациях от самого себя. Хотелось врезать себе в рыло, чтобы кровищей умыться... так обосраться. На весь мир объявить, что возьмет Кобяка, приволочет, как соболя на пялке... и вот приволок! Кругом в дерьме! Омоновцы, значит были здесь и спалили зимовье. Эти лихие московские ребята, действуя так же, как собирался он сам, злили его больше Кобяка. Как будто кто-то зашел в его двор и ходит, распоряжается. Ногами пихает все. Но особенно на него подействовали обгоревшие бревна зимовья. Одно дело сказать «Сожгу!», а другое — сжечь! Он схватил кружку с водкой и плеснул в огонь. Тот метнулся в небо и в стороны, опалив лицо.

Ветер расходился, валил по ущелью. У костра за деревьями не так дуло, но с вершин тополей падали немаленькие уже ветки. За общим гамом непогоды их падений не слышно было, только когда почти в костер залетало, Васька поднимал голову и глядел наверх. Звезд не было. Небо было седым и недобрым.

Васька глотнул из горлышка, сморщился от холода во рту. Подкурил погасший бычок. Что вообще там делается, непонятно? Что с «батяней»? Куда исчез? Московские народ трясут... Мысли сыпались и сыпались, как ветки с тополя, одна другой толще.