Волк

Ивана Федоровича в армию не призвали из-за грыжи. Хозяйство Щербаковых сохранилось, несмотря на войну и революцию. Они даже немного разбогатели. В двадцать четвертом году твой дед Иван построил большой кирпичный дом. Он был строг, и все, включая и детей, трудились в полную силу. Мать твоя с малолетства за скотиной ходила. Особенно она дружила с телочкой. Та ее так любила…

А в двадцать девятом году в их деревню тоже явились красные. Их командир, росточком маленький, кудрявенький, в пенсне, поселился в доме Ивана Федоровича и от твоей бабушки требовал, чтобы Марина Ивановна ему к обеду каждый день подавала курицу. Был кудрявенький еще и часовых дел мастером, починил давно стоявшие у них ходики.

Первым делом эти «воины» запретили всем деревенским петь и плясать на улице и играть на гармошках и балалайках. Заметят, у кого из парней музыкальный инструмент в руках, тут же и отберут.

Потом начали обходить дома и лазить по сундукам. Все праздничные платья и костюмы у людей унесли. А ведь они у них передавались из поколения в поколение и были дорогие, многие из китайского шелка, женские костюмы и головные уборы, мужские кушаки золотом да серебром шиты, речным жемчугом отделаны.

Особенно досталось староверам.[8] Они ничего не хотели отдавать и взялись за топоры. Немало их расстреляли на месте. И часовщик при расстрелах кричал: «Мы уничтожим ваш великодержавный русский шовинизм!» Комиссары подчистую выгребли у них зерно и забрали всю скотину, а потом сожгли скит. Людей же погнали на стройки в Омскую область. Но староверы держались стойко. Твоя мать хоть и маленькой была, а помнит, как общинник староверов говорил: «Мы русы, и нам ли страшиться чужеземцев. Ликуя, мы возвращаемся в скит на Оми, в наш Асгард на берегу священного Ирия». Это Александра мне доподлинно рассказывала.

— Кстати, в этой связи, — перебивает мужа тетя Прасковья, — скажу тебе, Гена, вопреки школьной программе, как русская учительница. Царь Петр Первый, которого в учебниках представляют великим, был не лучше лихоимцев-комиссаров. Один пример! Он отменил русский календарь и ввел зарубежный юлианский. Русский календарь прекратил свое существование в 7208 году. Значит, русы, до введения юлианского календаря, осознавали себя народом, нацией уже не менее 7208 лет. Новый календарь пошел с 1 января 1700 года. Следовательно, Петр украл у нас пять с половиной тысяч лет родной истории. И еще к этому же. Русы использовали для обозначения годов не цифры, а буквы. Таким образом, письменность у нас существовала к 1700 году также без малого 7208 лет.

— Да хватит тебе, Прасковья! — сердится дядя Кирилл. — Ты думаешь, он что-то понял? Я сомневаюсь! — И продолжает свое: — Деревня и скит староверов располагались километрах в трех друг от друга. Праздники вместе справляли, детей женили, в тяжелую минуту помогали друг другу. И в этот раз мужики из Вороновки и Шарлино многих детишек, стариков да старух из скита у себя попрятали.

Щербаковых солдаты не трогали до самого последнего дня. А перед тем как уходить, обчистили до нитки. Твоей матери тогда двенадцать лет минуло. Крепенькой она росла. Смотрит, ее телочку кудрявый выводит, а она рвется, бедная, мычит. Не выдержала Александра такого злодейства, подскочила к этому часовщику да как толкнет его. А он возьми и упади прямо на борону, которая лежала вверх зубьями. И распорол себе мошонку. Его отправили в больницу, а Щербаковых присоединили к староверам. Всех, кроме Якова. Его не нашли.

Состав из щелястых вагонов с нарами для сна пригнали в Омск уже с первым снежком. Однако семью Щербаковых встречал не конвой, а Яков в каракулевой кубанке, шикарном пальто и хромовых сапогах. Расцеловавшись с родителями и сестрами, он объявил, что они едут в Москву. Документы на них оформлены и билеты куплены.

В тебе и твоих братьях кровь Якушиных, Самосудовых, Щербаковых и Кузнецовых. Ведь Максим Максимович взял в жены Самосудову Екатерину Дмитриевну. А твой отец женился на Щербаковой Александре Ивановне.

— И все-таки с Джелалом вся история чушь! — нервно восклицаю я.

— Сегодня очень сложно, почти невозможно что-либо доказать или отрицать со стопроцентной уверенностью, — говорит тетя Прасковья.

— Неправда! Неправда! Все это ложь с Джелалом! — кричу я. И вдруг все мое тело пронизывают судороги. Дергаются руки, ноги, голова. Я теряю сознание.

Придя в себя, я вижу тетю Веру Кузнецову, которая держит в своих ладонях мою голову, глядит мне в глаза и, улыбаясь, говорит: