Волк. Юность

…Но даже самый длинный день имеет свойство заканчиваться. Так что после ужина, прошедшего в одиночестве в моих покоях, я сижу за столом и просматриваю файлы найденного мной в моём транспортнике компьютера. Это мой личный. Военный образец. Невообразимо устойчивый и прочный. С автономным нанореактором на воде. Так что машинка работает. И неплохо. Никаких сбоев, проблем и зависаний. Передо мной сияет голографический конус, в котором находятся выводимые мной на свет файлы, папки, фотографии. К сожалению, полезного в умной машинке практически нет. Так, памятные фото, несколько наставлений, инструкции, куча голофильмов и книг, скачанных из Сети, чтобы убить время в пути. Типичный набор. Как говорится, знать бы раньше, где упадёшь, соломки бы подстелил.

Неторопливо делаю мелкие глотки из чашки с наттой, всматриваясь в лица тех, кто сейчас находится там, в Империи. Что в ней происходит, интересно? Пять лет назад мы воевали с кланами саури довольно успешно. Во всяком случае, на фронтах установился некий паритет, а вскоре мы, люди, должны были нанести первые удары по вражеской территории.

В двери скребутся. Это мама. Что она хочет? Впрочем, ладно. Гашу изображение, открываю створки, тут же задвигаю засов. Ни к чему слугам слышать и видеть нас. Особенно когда на столе вещь не из этого мира…

– Проходи.

Матушка с любопытством смотрит на меня, словно никогда не видела прежде, потом подходит к столу, усаживается на свободный стул, наливает себе натты, делает не большой глоток и спрашивает, показывая на плоскую панель компьютера:

– Это… оттуда?

Киваю. А потом… Да чего уж там, если между нами давно нет никаких тайн.

– Хочешь посмотреть на мой мир?

Глаза матушки загораются огнём неистребимого любопытства.

– А можно?

– Можно.

Я прогоняю картинку за картинкой: виды городов, планет, пейзажи и строения, леса и горы, космос, мои друзья, знакомые, просто случайные люди. Доса Аруанн смотрит жадно, забыв обо всём на свете. Иногда задаёт вопросы, если ей что-то непонятно, я, по мере возможности, пытаюсь объяснить, что она видит в данный момент. Больше всего маму интересуют именно люди. Она смотрит с восторгом на их одежду, на их лица, улыбки. Ей очень интересно. Наконец матушка устаёт, нужно передохнуть – слишком много впечатлений, и я, под вздох сожаления, гашу сферу. Взамен нахожу кристалл с музыкой, классический «Вальс цветов» Чайковского, негромко включаю. Мама зачарована звуками скрипок и слаженной, просто невероятной игрой оркестра. Совсем как юная девчушка, приоткрывает ротик, потом спохватывается, со вздохом произносит:

– Как бы я хотела когда-нибудь станцевать такой танец…

Улыбаюсь ей в ответ:

– А почему бы и нет? Позвольте, доса?

Встаю с кресла, обхожу стол, подаю ей руку. Мама поднимается, и я кладу руку ей на талию. Она привычно опускает свободную руку вдоль бедра, но я беру её ладошку и кладу себе на плечо:

– Вообще-то у нас танцуют так, мама…

И я учу её вальсу под светом горящего камина… Наконец мелодия умолкает, матушка раскраснелась, улыбается. А я рад возможности подарить ей радость, потому что завтра утром мне нужно уехать к Вольхе на железоделательные мануфактуры. Чертежи ружей давно готовы, а теперь у меня есть оснащение для изготовления точнейших валов, на которых будут установлены суппорты. Всё остальное для машин, бабки, приводы, шестерни, станины пусть и грубо, но давно готовы. Ну а на первых изготовленных эталонных агрегатах начнут делать другие, более изящные, скажем так, станки и машины. Сколько времени у меня займёт это – неизвестно. Но не мало. Это точно. А потом нужно будет проверить, как идут дела у Ролло… Мама видит по моему лицу, что я уже не с ней, где-то далеко, в своих мыслях.

– Спасибо, Атти. Я пойду?

– Хорошо, мама…

Она делает шаг к двери, но вдруг замирает на пороге, уже протянув руку к ручке, оборачивается:

– Атти… А каким ты был раньше? До того, как стал… – Слова застревают у неё в горле, но я понимаю, что она хотела сказать, и опять включаю компьютер.

Вспыхивает изображение, увеличиваю его во весь рост и слышу потрясённый вздох:

– Высочайший…

Странно смотреть на себя со стороны. А тут я ещё молодой, мне всего лишь двадцать лет, только вышел из Академии и сфотографировался на память у знамени своей первой воинской части. Берет, лихо заломленный набекрень, пятнистый хак-хамелеон, в руках – штурмовой бластер, массивный, но лёгкий, тёмно-синие погоны с двумя звёздочками на плечах. Я ещё лейтенант. Эмблема в виде щитка с кометой на рукаве, означающая отряд глубинной разведки… Грудь колесом, ручищи – что шатуны у паровой машины, на боку – офицерский меч, подсумок с зарядами на ремне. Словом, красавец. Глупый юнец. А через неделю мы были отправлены в рейд, из которого вернулись лишь я и мой товарищ. Его я вытащил на себе, без ног, истекающего кровью. Засада. Почти всех положили первыми же выстрелами. А меня спасло то, что я отпросился у командира отойти за кустики…

Мама гладит меня по щеке:

– Что-то плохое, да, сынок?

Еле выдавливаю из себя:

– Да нет, ма, просто вспомнилось… Прошлое…

Женщина внимательно смотрит мне в глаза: