Волк: Ложные воспоминания

Стюарт и вправду не изменился, подумал я. Стол покрывали корешки чеков, счета от зубного врача, разноцветная рекламка общественно полезных чтений и под всем этим — красная папка с бумагами, которые походили на пьесу, но оказались сценарием, написанным самолично ассистентом профессора. Как пить дать мечтает пролезть в «медиа». Ни слова в профессорском клубе, разумеется, поскольку штатная должность выделена под неоконченную рукопись о детских годах Уильяма Дина Хоуэллса.[34] Я начал читать сценарий с возрастающим интересом. Там должен быть крупный план — дети, топчущие снег за рекламным щитом, затем молодой человек, запертый в кухне и печально зовущий маму. Я читал не настолько внимательно, чтобы уследить за сюжетом, и запоминал куски сценария, как обычно запоминают куски попавшегося на глаза коллажа. За окном гудела пчелами форсития, на теплом весеннем ветру парусом вздымалась занавеска. Через дверь доносились предупреждения по радио для малых судов. «По Уиннипесоки катится гроза», — как сказал когда-то гарвардский поэт. Дочитав до «прогремевшего выстрела», я вынужден был вернуться на несколько страниц назад, чтобы выяснить, кто находился в комнате вместе с главным героем. Никого. Самоубийство. Занавес, то есть панорама над ноздрями мертвеца, которые никогда больше не раздуются гневом. Все это аккуратно укладывается в папку, набитую до отказа модными переживаниями и академическим сюрреализмом. Я стянул с полки мужской журнал. На трехстраничном развороте противная блондинка, чересчур пышная. Исполинские сиськи. Лицо «девушки из соседнего подъезда», если в этом подъезде располагается балаган или бордель. В поясняющей заметке говорилось, что девушка любит музыку, классическую и диксиленд, пиццу, Халила Джибрана,[35] чизбургеры с соленым огурцом, а кроме того, интеллектуалов, которые носят европейскую одежду и ездят на «MG». Потрясающие контрасты. Начать вечер с Кози Коула[36] и чизбургерной пиццы, а продолжить в тесном «MG», пыхтя и мыча над огромным выменем. Зато неделю назад я видел в Кембридже, как девушка в накидке для беременных и ботинках механика чинила мотоцикл «Триумф» на шестьсот пятьдесят кубиков.

Радио теперь ревело хипповую версию «Зеленых рукавов»,[37] потом зазвенел телефон, и Мона прикрутила громкость. Странно, как эта песня умудрилась пережить столько веков и явиться в двадцатое столетие с полным грузом своей тяжелой меланхолии. Стены кабинета приглушали мелодию, однако в саду благоухали фортисия и морская роза, цвели фруктовые деревья, а перед моими глазами вставали феодальная Англия с ее девственной зеленью лесов и женщина в пышном наряде, слегка испачканном дымом войны и пылью карет, но все равно прекрасном. И неуместном на этом забитом людьми побережье, где между Бостоном и Вашингтоном не осталось ни одного свободного акра. Я предостерег себя от подобных мыслей, они были тяжелы и абсолютно беспредметны. Телевизионный юмор о рухнувшем новом мосте. Он скрутился, вздыбился, словно гремучая змея с отрезанной головой, и рухнул в реку. Небольшая инженерная ошибка. Напряжение времен. Прогнуты опоры, изношены тросы.

Подойдя к дверям кабинета, она сказала, что Стюарт будет через час. В колледже шла предрегистрационная неделя, и нужно консультировать студентов. Возьмите четыре курса овсяной каши и засуньте себе в жопу. Я чувствовал через дверь запах ее материнской любви — детское питание, пописать, кашку, груда памперсов в горшочке. Пес отучается гадить в доме гораздо быстрее. До свадьбы со Стюартом она жила в Милуоки и работала моделью в большом одежном магазине. В разговоре она снова и снова ловко сбивалась на свои «модельные времена», видимо приглушая ужас от сознания того, что у нее теперь двое детей и дом-развалюха, за который нужно платить ренту. Она все еще прекрасно выглядела, на манер моделей в отставке, но в жире, который она успела нагулять, ясно просматривалась будущая блядина.