Волк-одиночка

— Можно-то можно, — задумчиво кивнул я. — Только вот сколько ты тут сидеть собираешься? Пока синяки не пройдут? Так это, милый мой, неделя — минимум. Как думаешь, что твоя жена скажет? А я сразу могу доложить: ушел к другой. А что ей, глупой бабе, еще остается думать, когда целую неделю о благоверном ни одной весточки?

— Ну, позвонить можно, предупредить, — нерешительно проговорил он.

— Чушь, — отрезал я. — Допустим, позвонишь ты ей — и что скажешь? Дорогая, я уезжаю в командировку? Она ведь у тебя не дура, знает, что у таксистов командировки случаются так же часто, как у осла — веснушки. Или ты скажешь правду — что останешься на неделю у меня? Она — высоси мне глаз, если это не так — опять-таки решит, что ты завел себе любовницу, а я предоставил вам квадрат. Потому что для нее это будет самое простое и логичное объяснение твоего исчезновения. И тогда она придет сюда и разнесет к чертям собачьим все мое жилище. Картина, уверяю, будет не из самых веселых.

— Тогда что мне делать? — убито выдохнул Ян.

Вот этим даром убеждения я сам себе и нравлюсь, причем с каждым годом все больше. У меня нет ни одного знакомого, которого я хоть когда-нибудь хоть в чем-нибудь не убедил. Хотя бы ради спортивного интереса. Хобби называется.

— Проще всего поехать домой, — подсказал я.

— И что я там скажу?

— Что тебя каток с дорогой перепутал. Или что с Земли свалился, потому что она круглая и мокрая. В общем, соври что-нибудь. Хотя можешь и правду сказать. Но учти — это чревато. Рискуешь больше не выйти на работу — жена не пустит.

— А синяки?

— Что синяки? Синяки при тебе останутся, кому они, нахрен, нужны.

— Я не про то. Дома же перепугаются до смерти.

— Послушай, Ян, — попытался вразумить я его. — Они испугаются синяков. Но это ненадолго — через пару часов привыкнут. А вот если ты на неделю зависнешь у меня, то их испуг будет длиться ровно неделю. Овчинка выделки, сам понимаешь, не стоит.

Литовец был не совсем согласен со мной, а может, даже совсем не согласен, это я по глазам видел. Но мое медоточивое красноречие, как Ниагара, способно убедить кого угодно. И Ян не устоял. Он тяжело вздохнул, подержался за щеку, проверяя — на месте ли, нет, — и промямлил с видом приговоренного:

— Наверное, ты прав. Все-таки баба. Ревнует и все такое. Поди, объясни ей. Хорошо, я поеду. Только чуть в себя приду. Но с этими гадами надо что-то делать, а то ведь они половину таксопарка замордуют.

— Запросто, — согласно кивнул я. — Какие у тебя по этому поводу будут предложения?

— Какие, на хрен, предложения? — удивился Ян. Вот так всегда: языком трепать — все мастера, и каждый норовит обругать окружающее. А как дело доходит до программы действий, оказывается, что ее-то и нету. Больше того — девяносто процентов о таком понятии вообще в первый раз в жизни слышит.

— Но ведь делать что-то надо, я прав? — поинтересовался я.

— Ну… Наверное, — протянул Ян. — Я в этой области не силен. Обычно ты общественность на уши ставил из-за своей активности, тебе и карты в руки.

Я крякнул и покраснел от незаслуженной похвалы. Оно, конечно, бывало всякое, в том числе и такое, о чем Ян толкует. Только в тех заварушках, хипешах и разборках разных масштабов Литовец был ничуть не менее активен, чем я.

— Ты, Ян, не дело говоришь, а чушь порешь, — сказал я наконец. — Если пожелаешь, могу даже объяснить, почему.

— Ну, объясни, — кивнул он. — Пожелаю.

— Пожалуйста, — я тоже кивнул. — Чушь — потому что это дело больше ваше — твое, Генахи, других — чем мое. Я через полторы недели уже не буду занимать место в вашем плотном дружеском строю. Тебе Макарец не сообщал? Меня увольняют.

— Ну и что? — озадаченно проговорил Ян. — За полторы недели всякое может случиться. Где гарантия, что и ты под их пресс не попадешь? Всякое может быть.

— Может, — не стал возражать я. — Только из этого правила есть целая куча исключений, которые это правило подтверждают. К примеру, я не буду болтаться по городу на машине эту неделю. Просто поставлю ее под своими окнами, а сам буду лежать вот на этой шконке и плевать в потолок. Согласись, что при таком раскладе эти шлимазлы вряд ли до меня доберутся.

— Так будет нечестно, — убито промямлил Ян. Более идиотского аргумента он найти не смог.

— Почему нечестно? — меня начало захватывать раздражение. Сказывалось похмелье и нервозность последних дней. — Береженого бог бережет, слышал такую поговорку? А я тоже человек. У меня, как и у других, тоже имеются инстинкты. К примеру, инстинкт самосохранения. Я — ты не поверишь — тоже жить хочу. Чем дольше, тем лучше. По возможности, спокойнее. А для этого все средства хороши, не находишь? И почему в таком случае я должен рвать на заднице волосы, как незабвенный генералиссимус Суворов, разрабатывая стратегию и тактику войны с рэкетирами, а вы в это время будете сидеть и считать на небе звезды, ожидая, пока вам скажут, что надо делать?