Волк-одиночка

Беседовали, судя по всему, две медсестры. То ли одна из них сдавала смену другой, сообщая при этом все, что сумела узнать о вновь поступивших больных, то ли они просто другого места не нашли, чтобы потрепаться друг с дружкой, только их гундеж, раздражающе монотонный, зато в плане информативном до жути интересный, все время старался влезть мне в самое ухо. Настырный, как таракан. Но, в отличие от таракана, мешать ему я не стал – информация была нужна.

– В самосвал, Люда, врезались. Или самосвал в них. Я в этом не разбираюсь. То ли ГАЗ, то ли КамАЗ, я в этом тоже не разбираюсь.

Интересно, подумал я, а в чем-нибудь ты разбираешься? Знаешь, чем сосисочная кожура от презерватива отличается? Но встревать в разговор не стал, решив отложить это на потом.

– …Двое пассажиров – насмерть. Самосвал как раз с их стороны врезался. Одного прямо по всему салону размазало – и в гроб класть нечего будет. Не наскребешь. Второго тоже хорошо порвало. Ну, я же говорю – оба насмерть. А этот – ничего. Повернул машину пассажирской стороной под удар – и выжил. Даже кости не поломаны. Головой ушибся сильно да суставы с мышцами помял. Недели полторы в постели проваляется – весь в синяках и шишках будет. От боли дышать через раз будет.

– Кошмар! – проникновенно, как ежовая иголка – в задницу, сказала вторая. – А что с машиной?

– При чем здесь машина?! – удивилась первая. – Люди погибли. А машина – вдрызг. Ее смяло, как консервную банку. Замучались вскрывать. И этого тоже вытаскивать замучались – ноги зажало. Эти, как их, Чип и Дейл… Спасатели, когда привезли его сюда, прямо изматерились все. Вот так. Ну, да таксисты, что с них возьмешь. Они все такие.

Мне понравился ее оптимизм, хотя я и не мог в полной мере разделить с ней это чувство. За свою долгую карьеру я знавал многих таксистов, для которых правила дорожного движения значили больше, чем Слово Божие. Пара-тройка из них так и умерли, ни разу не испытав наслаждения пересечения улицы на красный свет.

Но возражать не стал. Просто открыл глаза и поинтересовался сиплым и неожиданно неразборчивым голосом:

– Дамочки, где я?

Те с изумлением уставились на меня, как будто я спросил у них не эту самую простую вещь, а, к примеру, где тут можно записаться в космонавты. Наконец одна из них, а именно – черноволосая, потертая жизнью красавица лет сорока, если не больше, интересовавшаяся до того (идентификация по голосу), что стало с машиной, констатировала:

– Очнулся, болезный.

– Долго же ты без сознания лежал, – заметила другая, с виду вообще бабушка, многажды перекрашивавшая перья на своей голове и в силу этого почти лишившаяся их.

– Да вы что тут, с хронометром сидели? – раздраженно прохрипел я. – Я совсем не это хотел узнать!

– Пойду, доктора позову, – черноволосая встала и, подрагивая ягодицами, которые у нее все еще имели место быть, вышла из палаты.

Мне, натурально, захотелось плакать. Ну почему люди такие черствые? Отчего бы им просто не сказать: «Так и так, Михаил Семенович, вы находитесь, к примеру, в раю (или в аду, или в детском психоневрологическом диспансере)»? Зачем они с завидным упорством игнорируют мой вопрос?

– Где я?! – я все-таки нашел в себе мужество в третий раз попытаться прояснить ситуацию.

– В больнице, милок, – бабка с полуоблезшим скальпом наконец снизошла до моей особы и решила удовлетворить прущее из меня любопытство. – В травматологическом отделении. Ты в автоаварию попал.

– Это я помню, – не очень уверенно сказал я. Но тут же понял, что действительно помню. Потому что перед глазами, как наяву, вспыхнул ослепляюще прекрасный свет фар встречного грузовика, потом мои резкие, но суетливые, а потому почти бесполезные движения, удар – и летящее на меня безголовое тело уже не раненного, а совсем убитого.

– Тебя помяло сильно, – сказала старуха.

– Это я чувствую, – на этот раз уверенности в моем голосе было на порядок больше.

– Больно лежать-то? – жадно поинтересовалась она.

– А ты попробуй, – предложил я. – Колобком по лестнице этажа с десятого скатись, и узнаешь.

– Ну-ну, не нервничай, – она сделал умный вид и прижала палец к губам. – Тебе вредно нервничать.

– Всем вредно нервничать, – усмехнулся я, но замолчал.

Разговор был, судя по тому, что темы для него иссякли, кончен. Мы с престарелой медсестрой таращились кто куда. Она, из положения «сидя» – куда-то поверх моей головы и слегка вправо. Там, исходя из того, что на противоположной стене вырисовывался прямоугольник двери, располагалось окно. Я же, из лежачего положения, пялился как раз в этот дверной прямоугольник. Хотя, между прочим, тоже не прочь был рассмотреть окно. Но мое тело этого не позволяло.

Впрочем, в некотором смысле мое положение было выгоднее, чем у медсестры. По крайней мере, я первым заметил, как открылась дверь, впуская высокого и плоского, как камбала, доктора, в сопровождении той самой черноволосой потасканной медсестры, очевидно, любопытной до невозможности.