Волк-одиночка

Гуманоид угрюмо молчал. Настроение у него было ни к черту. Пистолет валялся на земле рядом с раскрытой ладонью, и хвататься за него очкарик не собирался. Войну для себя, видимо, считал законченной. Но на лице не было ни боли, ни страдания — сплошная отрешенность. Понять его было не сложно: простреленная почка — штука, к философствованию весьма располагающая. От нее, при удачном стечении обстоятельств, и помереть можно. А поскольку обстоятельства складывались аккурат удачно, то гуманоид собрался помирать. В самом деле — ночь, глухой лес, до ближайшей больницы черт знает сколько километров, а рядом сидит абсолютно бессердечный товарищ, то есть я, который даже в мыслях не держит оказать раненному первую медицинскую помощь. Какая, нахрен, может быть жизнь в таких условиях?! И мысленно он уже вознесся над нею.

Но, главное, он совсем, ну вот ни капельки, не собирался разговаривать со мной. На мое приветствие даже ухом не повел. Жутко невежливый молодой человек. Я внимательно осмотрел его. Может быть, даже пожалел бы, уж больно героический у него был вид. Но, вспомнив, что это именно он размозжил голову Четырехглазого, раздумал жалеть. Когда-то — не так, между прочим, давно — этот парень, не поморщившись душой, отправил на тот свет моего друга. Почему, спрашивается, я должен страдать, глядя, как он умирает? Помимо всего прочего, я и вышел-то на тропу войны, чтобы отомстить. И добился своего. Причем, в честной борьбе. Он тоже в меня стрелял, и не моя вина, что я остался невредим. Ему повезло меньше и — горе побежденным.

— Ты, может быть, человек гордый, — вкрадчиво начал я. — Ты, может, даже землю пригоршнями жрать предпочтешь, но не отвечать на мои вопросы. Можешь начинать прямо сейчас, только камешки не забывай сплевывать, а то остатние зубы сломаешь. Но я тебя уверяю — со своей стороны я постараюсь сделать все, чтобы ты заговорил. Тебе будет больно — даже очень больно. И я сомневаюсь, что ты вытерпишь. Так что лучше — послушай, что тебе умный человек говорит — запихай свою гордость в свою же задницу и расскажи мне все, о чем я попрошу. Этим ты облегчишь себе жизнь. Может, и смерть тоже. Ну так как?

Гуманоид повернул голову в мою сторону и его квадратные линзы сверкнули с переносицы. Глаз под ними я не видел — окуляры покрылись капельками тумана, — но нетрудно было догадаться, что в зрачках бушует пламя нереализованной злобы. И — вы будете смеяться — он заскреб пальцами по земле в поисках пистолета.

— Э-э, нет! — я покачал головой и забрал ПМ себе. — Так дело не пойдет. Это будет неправильно, если мы тут друг друга перестреляем и коньки отбросим. Где ты такое видел? Ни в одном американском кине. Лучше скажи что-нибудь.

— Твоя взяла, — прохрипел, наконец, он.

— Уже лучше, — похвалил я. — А чего моя взяла? А то менты мою за это загребут, а она не в курсе.

— Ничего, — выдохнул он. — Смейся. Хорошо смеется тот, кто смеется последним. Еще не вечер. Камена за меня отыграется.

— На балалайке он за тебя отыграется, — не стал спорить я. — Один палка, три струна, я хозяин вся страна. Ладно, что это мы все о музыке да о музыке. Давай о вечном. Где живет Камена? Я имею в виду домашний адрес.

— Сходи к нему, сходи, — гуманоид растянул губы в саркастической усмешке. — Уж он тебя встретит. Он тебя так встретит, что мало не покажется.

— Да ты скажи, куда идти-то! — зло прошипел я. — Я и сам хочу, чтобы он меня встретил, только не знаю, куда идти.

— А ты иди, иди, — посоветовал он. — Рано или поздно тебя все равно найдут, можешь мне поверить. Так что не беспокойся.

— Ты мне мозги не компостируй, — я раздражался все сильнее. — Я не хочу ждать. У меня нервы ни к черту, еще припадки начнутся. А кому это на руку? Сплошные расходы. Государству придется меня лечить и все такое. Короче, вола не насилуй, говори домашний адрес Камены.

Гуманоид молчал. Блестел очками и молчал. Такая, понимаете, сволочь. Как цербер, охраняет задницу своего хозяина. Предпочитает сгинуть во цвете лет. Ну что ж, флаг в руки. Я поднял пистолет и направил дуло на перекрестье дужки очков и носа пятнистого. Тот вздрогнул, но губы все равно держал плотно закрытыми. Мол, ты меня хоть без парашюта в гольный космос выкидывай, все равно ничего не скажу.

— А и ладно, — легко сказал я. — Будешь помирать молодым. Адрес Камены можешь унести с собой в могилу, дело, в принципе, твое. Где живет его принцесса, ты сказал. А я запомнил: Твердокаменный Взгорок, седьмой домик. Такой от всех отдельный, с огородиком, с садиком, с банькой, чтобы отдыхать удобнее было. Так я говорю?

Гуманоид неожиданно глубоко вздохнул и выдал нечто, заставившее меня поперхнуться. И я потом еще долго не мог восстановить дыхание. Он сказал:

— Слушай, будь человеком, отвези меня в больницу.

— Вот видишь, — после минуты молчания задумчиво сказал я, — как оно все обернулось. Ты вез меня сюда, чтобы грохнуть, закопать в землю и избавиться от головной боли. А получилось, что Васек уже помер, ты ждешь своей очереди, а я цел, невредим, и ты сам упрашиваешь меня отвезти тебя в больницу.